Разумеется, официально подать произошедшее как «проконстантиновский путч» было невозможно: цесаревич был старшим братом Николая Павловича и, в соответствии с законом, наследником престола. Нелепое сокрытие завещания Александром I обеспечило России междуцарствие и спровоцировало возмущение на Сенатской площади, дав заговорщикам возможность вывести свои подразделения на защиту «законного царя», которому они уже присягнули.
Потому утверждалось, что «злодеи» прикрывались именем цесаревича, мечтали истребить императорскую фамилию и ввергнуть Россию в пучину смуты, а «умысел на цареубийство» был определен следствием в качестве главной вины. Но мы уже знаем, что пролитие царской крови стало в России чуть ли не традиционным: убийство императора Павла, совершенное при фактическом согласии великого князя Александра Павловича; смерти императоров Петра Федоровича и Иоанна Антоновича, темным пятном лежащие на совести Екатерины II; таинственная смерть сына Петра I царевича Алексея… Так как ни в одном случае никто из цареубийц не пострадал — не считая нескольких вождей заговора, выборочно удаленных от престола Александром I, то возникает мысль, что на цареубийство нужно было получить высочайшее соизволение.
Впрочем, декабристы действительно хотели «порешить» Александра I и планы на этот счет строили весьма разнообразные. Пестель считал, что царя должны убить люди, формально стоящие вне общества. Лунин предлагал, чтобы цареубийство было совершено на Царскосельской дороге «партией в масках» — добровольцами или вытянувшими жребий, которые бы при этом скрывали свои лица. Якушкин вызвался застрелить царя во время высочайшего смотра и покончить с собой… Это лишь некоторые из известных цареубийственных планов.
Неужели всем так хотелось крови? Не т, тут скорее был Здравый расчет в сочетании с… романтизмом. Расчет заключался в понимании того, что русские монархи престол добровольно не отдавали. Царь был обязан перед Богом и своими подданными вынести все испытания, думая не о себе, но о державе. К тому же монарх в заточении или изгнании мог рассчитывать на помощь из-за рубежа, и для Европы был бы прекрасный повод вмешаться в российские дела.
Романтизм определялся разочарованием русского общества в своем государе. «Дней Александровых прекрасное начало», период надежд и обещаний, давно миновал. «Либеральные реформы» остались в прожектах. Победа в Отечественной войне не принесла России ничего, кроме кратковременной благодарности освобожденной Европы, реальными ее плодами воспользовались другие — царь не смог оказаться победителем на поле переговоров. Более того, он стал подчинять Россию интересам чуждых ей политиков и чужой политики…
Офицеры — те, кто воевал, терял товарищей, видел пожар Москвы, дошел до Парижа — чувствовали откровенное унижение России ее «первым дворянином». Но если споры в дворянском сословии было принято разрешать дуэлью, то вызвать государя не представлялось возможным. Оставался один исход: цареубийство как форма смертельного поединка без победителей.
26 сентября 1815 года русский царь, австрийский император и прусский король подписали некую мистическую декларацию, известную как «трактат Священного союза»: «Необходимо сообразовать политику держав с высокими истинами, преподанными нам вечной религией Бога-Спасителя, — утверждали монархи. — Единственным принципом поведения должно быть: оказывать друг другу взаимные услуги, выказывать друг другу взаимные симпатии и неизменную благосклонность; считать друг друга членами одной и той же христианской нации ввиду того, что три государя сами смотрят на себя как на людей, которым провидение вручило для управления три отрасли одной семьи». Текст — словно бы из устава ложи «вольных каменщиков», масонов!
А между прочим, в определенной литературе, наводнившей ныне книжные прилавки, именно движение декабристов подается как «масонский заговор против России». Впрочем, идея эта не нова…
Конечно, нелепо отрицать, что, как сказал историк С. П. Мельгунов, «многие из будущих декабристов прошли масонскую школу». Исследователь декабризма В. И. Семевский подсчитал, что в «Алфавите декабристов», перечне всех привлеченных к следствию, значится 51 масон, а из числа преданных Верховному уголовному суду масоном ранее был каждый пятый.
Назовем нескольких «активных франкмасонов»: полковник Федор Глинка, многолетний адъютант графа Милорадовича, в 1816 году состоял в ложе «Избранного Михаила»; полковник Сергей Трубецкой с 1816 по 1819 год был членом ложи «Трех добродетелей» и ее наместным мастером; полковник Александр Муравьев — член ложи «Елизаветы к добродетели» в конце 1810 года, одной из лож во Франции в 1814 году, а также ложи «Трех добродетелей» в 1816–1818 годах. Пожалуй, «рекорд» по продолжительности пребывания в масонах поставил полковник Павел Пес гель, который на протяжении пяти лег был членом петербургских лож «Соединенных друзей» и «Трех добродетелей», и вышел оттуда в 1817 году. К числу тех самых «Соединенных друзей» принадлежал, кстати, и генерал Александр Бенкендорф, будущий шеф жандармов…
Для полноты картины можно добавить, что в масонах некогда состоял не только великий князь Константин, но и, есть такая версия, сам Александр I.
Можно заметить, что декабристы «отдали дань» масонству задолго до того, как рескриптом от 1 августа 1822 года император Александр запретил масонские ложи и тайные общества и даже распорядился отобрать у всех чиновников подписку «о неучастии» в делах оных. Поэтому неизбежен вывод, что масонство стало как бы ступенькой к тайному обществу, и все ее перешагнули достаточно быстро, не особенно задерживаясь. Почему? Да потому, что в России, как писал Н. М. Дружинин, «политические идеи эпохи не нашли себе непосредственного выражения в деятельности масонской организации, но участие в разнообразных ложах союза «Астреи» послужило предварительной школой, которая подготовила будущих деятелей политического движения».
Русское масонство XIX века — явление совершенно иного порядка, нежели нынешнее. Официально ложи появились в России в 1731 году, а реально — еще при императоре Петре I, после его возвращения из-за границы.
То есть явление это на нашей почве было уже давнее. А раз так, то под влиянием российской действительности оно не избе лен о во многом изменилось, трансформировалось и существенно отличалось от того, каковым пребывало в то же время на Западе. Таковы особенности русского бытия, что любые заимствованные из Европы движения и течения изменяются у нас практически до неузнаваемости.
«Масон должен быть покорным и верным подданным своему государю и Отечеству; должен повиноваться гражданским законам и в точности исполнять их; он не должен принимать участия ни в каких тайных или явных предприятиях, которые бы могли быть вредны Отечеству или государю… Каждый масон, узнавший о подобном предприятии, обязан точно извещать о том правительство, как законы повелевают», — значилось в основном кодексе союза «Астреи».
Даже в суровом Уставе КПСС не было столь откровенных требований! Недаром один из главных масонов — великий магистр ложи «Астрея» граф В. А. Мусин-Пушкин писал министру полиции С. К. Вязмитинову, что «франкмасонство делает людей вернейшими гражданами». Однако руководитель российской полиции отвечал, что петербургские ложи «более могут быть уподоблены клубам, нежели нравственным каким собраниям». Он-то знал, что в России все общества и партии изначально имеют благие намерения, да ничего хорошего не получается.
