— Надеюсь, «Красная звезда» сможет рассказать о вашем отце. А пока обратимся к событиям 60-летней давности...
ТЮШКЕВИЧ: Мне кажется, что мы должны оценивать битву за Берлин в двух аспектах: и как нашу заключительную, аккордную операцию Великой Отечественной войны, и в рамках коалиционной стратегии.
РЖЕШЕВСКИЙ: Поэтому начнем с краткого обзора международного военно-политического положения, которое сложилось к моменту принятия решения о взятии Берлина. По существу, уже в начале 1945 года было ясно, что финальной битвой, которая завершит войну в Европе, станет сражение за Берлин. Об этом свидетельствовало положение на фронтах, яростное сопротивление немецких войск, отсутствие перспектив какого-то иного выхода Германии из войны.
— Но понимало ли гитлеровское руководство, что перспектив у них нет? Зачем же они пытались начать сепаратные переговоры с нашими союзниками?
ХАЗАНОВ: Генерал-фельдмаршал Кейтель дал такие показания:«Начиная слета 1944 года Германия вела войну только за выигрыш времени. В войне, в которой с различных сторон участвовали различные государства, различные полководцы, различные армии, различные флоты, в любое время могли возникнуть совершенно неожиданные изменения обстановки в результате комбинации этих различных сил. Эти неожиданные события нельзя было предсказать, но они могли возникнуть и оказать решающее влияние на всю военную обстановку. Таким образом, мы вели войну в ожидании тех событий, которые должны были случиться, но которые не случились». Понятно, что Кейтель имел в виду раскол между странами антигитлеровской коалиции.
— Мог ли Берлин стать «яблоком раздора»?
РЖЕШЕВСКИЙ: Да, потому что вопрос, кто первым достигнет столицы Германии — войска западных союзников или Красная армия, оставался открытым. Стремление каждой из ведущих держав антигитлеровской коалиции решить эту задачу было естественным как для государственного руководства и командования, так и для рядовых солдат и граждан этих стран.
СЕНЯВСКАЯ: Желание закончить войну в сердце фашистской Германии, там, откуда она вышла «на горе и проклятье людям», было весьма характерным настроением последних месяцев и дней войны. Бойцам казалось, что именно те, кто возьмет Берлин, первыми встретят Победу...
ТЮШКЕВИЧ: Было понятно, что взятие Берлина будет означать окончание Второй мировой войны в Европе.
РЖЕШЕВСКИЙ: Взятие Берлина не только приносило лавры победителя в решающем сражении войны за правое дело, что очень повышало авторитет причастных к тому политических и военных лидеров внутри страны и на международной арене, но и укрепляло позиции конкретного государства в решении вопроса послевоенного устройства Германии и, в общем-то, Европы. Словом, ставки были достаточно высоки...
— А когда и кто первым заговорил о конкретных планах взятия Берлина?
ОРЛОВ: Еще в сентябре 1944 года об этом писали и верховный главнокомандующий силами союзников в Западной Европе Эйзенхауэр, и командующий 21-й группой союзных армией в Европе Монтгомери. Мы тогда стояли под Варшавой, а наши союзники — на западной границе Германии. От Берлина нас с ними отделяло примерно одинаковое количество километров.
РЖЕШЕВСКИЙ: Насколько можно судить по документам, которыми мы сейчас располагаем, первым вопрос об этом поставил президент Рузвельт. 19 ноября 1943 года на борту линкора «Айова», по пути в Каир на англо-американо-китайскую конференцию, которая предшествовала встрече глав правительств СССР, США и Великобритании в Тегеране, Рузвельт, мотивируя необходимость открытия второго фронта, отмечал, что советские войска находятся всего лишь в 60 милях от польской границы и в 40 — от Бессарабии. Если Красная армия форсирует реку Буг, что она может сделать в ближайшие две недели, то окажется на пороге Румынии. Президент указал на необходимость оккупации — совместно с Англией — как можно большей части Европы.
Под английскую оккупацию он отдавал Францию, Бельгию, Люксембург и южную часть Германии. «Соединенные Штаты, — сказал Рузвельт, — должны занять северо-западную Германию. Мы можем ввести наши корабли в такие порты, как Бремен и Гамбург, а так же в порты Норвегии и Дании, и мы должны дойти до Берлина. Пусть Советы занимают территорию к востоку от него, но Берлин должны взять Соединенные Штаты!» Вопрос о взятии Берлина и создании для этого необходимой группировки войск интенсивно обсуждался политическим и военным руководством трех держав в феврале-марте 1945 года и приобрел характер соперничества.
ОРЛОВ: Однако весной 1945 года военно-политическая обстановка складывалась уже совершенно по-иному...
РЖЕШЕВСКИЙ: Вот именно! Поэтому 1 апреля в Москву, в Ставку, были вызваны маршалы Жуков и Конев, и Сталин задал им вопрос: кто же будет брать Берлин — мы или союзники? Поводом для такой постановки вопроса были полученные сведения о том, что для взятия Берлина западные союзники создают группировку войск под командованием Монтгомери и что уже развернулись все подготовительные мероприятия.«Берлин будем брать мы, — ответил Конев, — и возьмем его раньше союзников/» Жуков сказал, что это готовы сделать войска 1-го Белорусского фронта, который имел достаточно сил и был нацелен на Берлин с кратчайшего расстояния.
ОРЛОВ: Еще в феврале мы оказались в 60 километрах от Берлина, имея на правом берегу Одера Кюстринский плацдарм, а союзники после Арденнской операции, из которой мы им помогли кое-как выкарабкаться, находились от Берлина в 500-450 километрах. Ближе всего к нему была 21-я группа армий Монтгомери, включавшая канадскую, 2-ю английскую и 9-ю американскую армии...
РЖЕШЕВСКИЙ: Но по стечению, как это бывает в истории, совершенно непредсказуемых обстоятельств, в тот же самый день 1 апреля Черчилль направил Рузвельту телеграмму:«Ничто не окажет такого психологического воздействия и не вызовет такого отчаяния среди всех германских сил сопротивления, как нападение на Берлин. Для германского народа это будет самым убедительным признаком поражения. С другой стороны, если предоставить лежащему в руинах Берлину выдержать осаду русских, то следует учесть, что до тех пор, пока там будет развеваться германский флаг, Берлин будет вдохновлять сопротивление всех находящихся под ружьем немцев. Кроме того, существует еще одна сторона дела, которую вам и мне следовало бы рассмотреть. Русские армии несомненно захватят всю Австрию и войдут в Вену. Если они захватят Берлин, то не создастся ли у них слишком преувеличенное представление о том, будто они внесли подавляющий вклад в нашу общую победу? И не может ли это привести их: к такому умонастроению, которое вызовет серьезные и весьма значительные трудности в будущем? Поэтому я считаю, что с политической точки зрения нам следует продвигаться в Германии как можно дальше на восток, и в том случае, если Берлин окажется в пределах нашей досягаемости, мы несомненно должны его взять. Это кажется разумным и с военной точки зрения».
ОРЛОВ: Однако еще 28 марта Эйзенхауэр внезапно пишет письмо Сталину, сообщая свое решение, что в нынешней обстановке союзники не должны идти на Берлин. Им следует нанести главный удар американской 12-й группой армий по оси Эрфурт — Лейпциг — Дрезден, т. е.
