Глядя на север сквозь снеговую круговерть, я вспоминаю, как парил на корабле Консула в первый час пребывания на планете между благородным Хэн-Шанем и Храмом.
Снова обернувшись на восток, за Хуа-Шанем и невысоким центральным пиком Сянь-Шаня я без труда отыскиваю взглядом немыслимую громаду Тай-Шаня, черным силуэтом прорисованную на фоне восходящего Оракула. Это Великая Вершина Срединного Царства, высотой 18 200 метров, давшая на девятитысячной отметке приют городу Тайань – Граду Мира. От Тайаня через снеговые поля и каменные кручи восходит к мифическому храму Нефритового Императора легендарная лестница.
Еще несколько секунд я стою на продуваемом всеми ветрами гребне, пытаясь разглядеть огоньки факелов, обрамляющих расселину за Цыань-кун-Су, но то ли верхние слои облаков, то ли пурга скрывают все мутной пеленой, и лишь неясное пятно Оракула проглядывает сквозь нее.
Обернувшись к А.Беттику, я указываю в сторону трассы и даю знак, что готов. Ветер слишком силен, мне его не перекричать.
Андроид кивает и тянется за пленочной ледянкой к заднему карману рюкзака. Последовав его примеру, я несу свою ледянку к стартовой террасе и лишь тут замечаю, что сердце у меня колотится не только от утомления.
Трасса – скоростная. Высокоскоростная. Это ее достоинство – и величайшая ее опасность.
В Священной Империи наверняка сохранились еще места, где не изжил себя древний обычай катания на санках. Только вместо санок у нас с А.Беттиком пленочные ледянки чуть меньше метра длиной, изогнутые снизу, будто ложки.
Энея рассказывала, что раньше вдоль всей трассы шли закрепленные углеродные веревки, саночники пристегивались к ним при помощи специальных скользящих серег, и если ледянка слетит с трассы, был шанс спастись. Конечно, при такой страховке без ушибов и переломов не обойтись, но зато и в пропасть вслед за санями не отправишься.
Вот только с веревками дело не пошло. Уход за ними требовал массы сил и времени. Скажем, вморозит веревки в лед внезапная пурга, и что тогда? Хорошего мало, если ты мчишься со скоростью 150 километров в час, а твоя серьга вдруг налетает на ледяной монолит. В наши дни даже тросы канатки содержать в порядке не так-то просто, а уж о веревках, закрепленных на леднике, и говорить нечего.
И на ледяные трассы просто махнули рукой. Потом ищущие приключений подростки и вечно спешащие взрослые обнаружили, что управлять ледянкой можно при помощи «вспашки» – удерживая скорость в допустимых пределах хотя бы одним ледовым крюком. «Допустимые» пределы – это не больше ста пятидесяти километров в час. В девяти случаях из десяти все обходится благополучно – если ездок опытный. И если условия идеальные. И при свете дня.
Мы с А.Беттиком уже трижды пользовались ледяной трассой – один раз, когда спешили из Пхари с медикаментами для умирающей девочки, а еще дважды – просто чтобы запомнить все виражи. Всякий раз от ужаса и восторга у меня кружилась голова, но спуск проходил успешно. Но то при свете дня. В безветрие.
А сейчас – ночь, и впереди, будто затаившаяся змея, зловеще поблескивает длинная трасса. Лед кажется грубым, как наждак, и твердым, как гранит. Неизвестно, спускался ли здесь хоть кто-нибудь сегодня. Или вообще на этой неделе… Нет ли впереди новых трещин, трамплинов, провалов, расселин, ледяных глыб? Не знаю, какой длины были древние саночные трассы, но эта протянулась вдоль края крутого отрога больше чем на двадцать километров. А дальше всего девять километров до помостов Йо-куня, три простеньких прогона по канатке и быстрым шагом через расселину по навесным тротуарам.
Мы с А.Беттиком сидим на ледянках бок о бок, как дети, дожидающиеся, пока отец подтолкнет их своей сильной рукой. Подавшись к андроиду, я хватаю его за плечо и притягиваю к себе, пытаясь докричаться сквозь теплоизоляцию капюшона и маски. Ветер сечет лицо ледяными иглами.
– Ничего, если я первый? – ору я.
А.Беттик поворачивает голову, и наши укутанные щеки соприкасаются.
– Месье Эндимион, я полагаю, что первым должен идти я. Я прошел эту трассу на два раза больше, чем вы, сэр.
– В темноте?!
А.Беттик отрицательно трясет головой.
– В наши дни лишь единицы пытаются пройти ее в темноте, месье Эндимион. Но я отлично помню каждый поворот. Полагаю, я могу оказаться полезным, показывая, где следует тормозить.
Я медлю с ответом лишь секунду.
– Ладно. – И пожимаю ему руку.
В инфракрасных очках спуск был бы не сложнее, чем днем, но инфракрасные очки я потерял, странствуя через порталы.
По идее, вместо сегодняшней эскапады мы должны были не спеша прогуляться на Пхари-Базар, заночевать на постоялом дворе, а потом вернуться караваном вместе с Джорджем Цзаронгом, Джигме Норбу и длинной вереницей носильщиков, доставляющих тяжелые материалы на строительный участок.
Возможно, я слишком уж бурно отреагировал на прибытие Имперского Флота. Да только теперь поздно. Даже если мы вернемся, спуск по закрепленным веревкам на Куньлунь ничуть не безопаснее скоростного спуска по трассе.
Если я и кривил душой, то лишь самую малость.
А.Беттик тем временем прилаживает свой 38-сантиметровый ледовый крюк в петлю на левом предплечье и готовит ледоруб. Сидя по-турецки на своей ледянке, я перебрасываю ледовый крюк в левую руку и берусь правой за ледоруб. Затем снова киваю андроиду, и он отталкивается от стартовой террасы. Его разворачивает спиной, но он быстро выправляет положение, вспахивая лед – ледяные осколки разлетаются веером, мерцая в рдяном лунном свете, – и срывается с края обрыва, на мгновение пропав из виду. Я жду, пока он удалится метров на десять, и пускаюсь следом.
Двадцать километров. При средней скорости сто двадцать километров в час мы должны покрыть это расстояние минут за десять. Десять леденящих, головокружительных минут – кровь бурлит в жилах, желудок подкатывает под горло, сердце отчаянно бьется о ребра, а миллисекундное замешательство может стоить жизни.
А.Беттик просто великолепен. Он безупречно входит в каждый вираж. В тех местах, где желоб трассы резко поднимается, он начинает крутой вираж с нижней точки, чтобы в апогее пронестись в опасной близости от края ската и вырваться на очередную прямую с идеальной скоростью. И дальше вниз на подскакивающей, сотрясающейся ледянке.
Все сливается в туманные полосы, тряска прошивает от крестца до макушки, в глазах двоится, троится, в висках пульсирует боль, все расплывается, в воздух вздымается ледяная пыль – задергивающая мир радужной пеленой, сверканием затмевающая звезды, способная поспорить яркостью даже с Оракулом и трепетным, неверным светом лун-астероидов.
Мы снова тормозим у входа в вираж, подскакиваем и взмываем на почти отвесную стену, сворачиваем налево – настолько резко, что от перегрузки дух захватывает, направо, удар, полет по прямой. Склон так крут, что скольжение почти не отличить от свободного падения. На мгновение весь мир заслоняют фосгеновые облака, зеленоватые в обманчивом лунном свете, и вот мы уже мечемся по хитросплетению трассы, закрученной, как спираль ДНК, и на каждом вираже балансируем над краем. Дважды крюк впивается в пустоту морозного воздуха, и дважды мы скатываемся обратно в желоб и выходим из виража. Мы несемся, как две пули, выпущенные над самым льдом, – и снова ввинчиваемся в очередной вираж, с разгону выстреливаем на прямую, вихрем пролетаем восьмикилометровую ледяную стену отрога Абруцци. Облака встают на дыбы и зависают отвесно, ледовый крюк бороздит лед, посылая в пропасть пышный шлейф ледяной крошки, а скорость все возрастает и возрастает, переставая быть скоростью, превращаясь в стужу. Разреженный воздух насквозь пронизывает маску, теплоизоляционную подкладку, перчатки и ботинки с электрообогревом, покрывает кожу ледяной коркой и когтит мышцы. Окоченевшие губы растягиваются в идиотской ухмылке от уха до уха, в оскале ужаса и чистейшего упоения бешеной скоростью, руки автоматически отзываются на малейшие колебания ледоруба-руля и ледового крюка-тормоза.
