Когда мы проезжали мимо ВДНХ, я подумал, что скульптура де Голля перед гостиницей «Космос» очень похожа на Иполлита Игнатьевича. Хотел ему сказать об этом, но пожалел старика.
— Ты меня обманул, — вновь заявила Майка. — Крокодил и аллигатор отличаются не потому.
Сделаем так — попробуем извлечь пользу из создавшейся ситуации. Но какую можно из нее извлечь пользу? Будем хотя бы радоваться тому, что мне удалось две грубо использующие меня силы забить в один флакон: выполняя просьбу неприятного, но несчастного старика, и одновременно выгуливая свою якобы дочурку, я совмещаю неприятное с неотвратимым.
— Крокодил живет в Африке, а аллигатор в Америке, — повторил я свою версию двухнедельной давности.
Девочка тихо, но презрительно усмехнулась:
— У крокодила двигается верхняя челюсть, а у аллигатора — нижняя!
Я невольно повернулся к старику: мол, представляете, Ипполит Игнатьевич, срезает нас молодежь, как хочет. А он посмотрел на меня с таким горестным превосходством во взгляде, что я сначала устыдился, а потом разозлился. И в отместку ему вспомнил (про себя, конечно) историю, как его отлупил какой-то подросток в метро. Ипполит Игнатьевич увидел, что тот проскользнул внутрь не заплатив, прилепившись к спине товарища, и не прошел мимо, схватил за рукав — нарушаешь! И тут же получил липким юношеским кулаком по очкам. Интересно, потерял ли он после этого веру в подрастающее поколение, а то ведь сколько раз мне доводилось слышать от него характерный благобред: какая у нас замечательная молодежь! А она, молодежь, сидит вон там сзади и прогрызает мне спину.
— Вы понимаете, Женя, сегодня я получил одну совершенно достоверную информацию, и меня как током ударило или молнией.
— Информацию? Какую, откуда?
— По телевизору.
Нет, кажется, дед все же рехнулся.
— Вы посмотрели телевизор и решили, что я должен немедленно везти вас за город?
— Понимаете, все сходится. И место, и все остальное. И то, что нас с Анной Ивановной с полгода назад потянуло по Подмосковью путешествовать — тоже рок. Понимаете?
— Нет.
— Я, конечно, потом объясню, это должны все знать. Но, главное, это надо как-то предупредить. Люди могут пострадать сильнее, чем заслужили.
Я ожидал, что он сейчас развернет всю скатерть-самобранку своих версий, а он вдруг одернул себя и затаился в уголке у двери.
— Вам плохо?
Не открывая глаз, он тихонько спросил:
— А мы можем ехать быстрее?
Очень трудно бывает сдержаться после поступления из публики такого вопроса.
— Нельзя. У меня старенькая машинка, ее надо беречь.
— А ты мне и про Мону Лизу наврал, — вздохнула сзади Майя.
— Не помню, что я говорил про Мону Лизу.
— Я спросила, почему ее зовут Джоконда.
— А я?
— А ты сказал, потому что она не Анаконда. Ты думал, что это смешно, а на самом деле Джоконда — просто ее фамилия. И мужа ее.
— Читать вредно.
— Женя, по-моему, нам нужно здесь повернуть.
— По-вашему, нужно, а по правилам — нельзя.
— Если мы не свернем, я не смогу показать вам место.
Я свернул.
И вот мы прибыли на место.
— Давайте выйдем, Женя.
— Мы же спешим.
— Я покажу вам что-то важное.
Когда следственные органы не выполняют своих обязанностей, некоторые потерпевшие сами начинают ползать по месту преступления с лупой. Какие следы он собирается предъявить? Прошли недели, тогда лежал снег, теперь его нет. Бледный ветреный март.
— Идите сюда.
Серые подмосковные домишки, щербатые заборчики, голые яблони, редкая ворона пересекает воздушное пространство поселка. По шоссе сплошным потоком прут фуры, такое впечатление, что они стоят гудящей стеной.
— Смотрите! — Он сунул тростью в сырой воздух, и порывом ветра старика качнуло как флюгер. — Видите?!
— Эту антенну?
За чахлой деревней почти перпендикулярно к гудящей трассе начиналась дорога, кое-как обозначенная редкими голыми деревьями и поблескивающая дорогим асфальтовым покрытием. Она аккуратно перемахивала через невидимую за ивняками речку и огибала холм, очень равномерно поросший высокими, неестественно стройными соснами. Из сосновой толщи поднималось на приличную высоту, метров на шестьдесят-пятьдесят, решетчатое четырехугольное сооружение, наверху которого была прилеплена круглая блямба вроде телевизионной тарелки, но коричневого, военного цвета.
Я ничего не понял, а Ипполит Игнатьевич закричал:
— Это же Кувакино!
— Ну?
Мимо пронеслась очередная фура, обдавая тяжелым выхлопом и снося своим ревом речь старика. Он закричал мне почти в ухо:
— Анну Ивановну сбили здесь, вот на этом самом песке, почти сразу за остановкой. Мы приехали из Клякино. На автобусе. Специально сюда в Кувакино, чтобы посетить. Мы полгода посещаем известные подмосковные усадьбы. Многие заброшены, но все равно интересно.
— Ну и что, это не запрещено, — сказала Майка куда-то в сторону, явно не умея проникнуться настоящим интересом к происходящему.
— Я сразу узнал это место, — торжественно сказал Ипполит Игнатьевич, после того как проползла мимо очередная автомобильная громадина.
Мне было холодно на нечистом здешнем ветру, истерические лучи голого мартовского солнца разбудили мою неврастению, бессмысленность происходящего становилась труднопереносимой, хотя ситуация, если разобраться, была в мою пользу: старик пусть себе безумствует, зато девочка выгуливается и время идет.
— Я там работал. Я там работал много лет.
Ах, вот оно что.
— Кем? — спросила Майка.
Старик поглядел на нее неприязненно, словно вдруг обнаружил в ней источник каких-то дополнительных неприятностей. Да, а я вот так целыми субботами.
— Это, ну, закрытая информация, девочка.
Ну-ну.
Девочка показала старику язык, но он не заметил.
— Там за холмом — имение графа Кувакина. Огромное… Граф был меценат: театр завел, лаборатории, из Венеции алхимиков выписывал, говорят. Ставил опыты редчайшие. И в театре разыгрывал аллегории — танцы металлов, свадьбы элементов… Я его, конечно, не застал. Потом тут при Сталине был закрытый институт. Говорят, сюда даже сам Тесла наведывался, когда в Кремль приезжал. — Он понизил голос, как будто сообщаемое могло быть подслушано проходящими мимо фурами и использовано ему во вред.
— И вы работали в этом институте? — поинтересовался я, чтобы хоть что-нибудь сказать. Молчание часто выглядит невежливо.
— Да, Женя, да. И вот когда мы с Анной Ивановной набрели на него случайно, я ведь совсем забыл про него — тридцать лет есть тридцать лет — все и началось…
