Для Фредерика же люди были либо куклами в руках системы, либо хозяевами этой системы, либо ее жертвами. Сама система не представляла для Фредерика никакой загадки, она состояла, по его представлениям, из политической структуры, сделавшей войну во Вьетнаме неизбежной, из силовой структуры, сохранявшей политическую власть, и из структуры социальной, которая скормила его раскрытой пасти войны. Фредерик ответил на вызов этой системы двояко: он сбежал от нее в нечто совершенно невидимое и мало связанное с жизнью – в математические формулы, и добился в этой области таких успехов, что мог теперь совершенно спокойно игнорировать ее. Жил он только для того, чтобы подсоединяться к своим компьютерам, избегая всяких человеческих осложнений, любить Натали так же яростно и умело, как и драться с любым, кто, как ему казалось, мог его обидеть. Он научил Натали стрелять из револьвера тридцать восьмого калибра, который держал в своей захламленной квартире.
Натали стало холодно, она включила мотор, чтобы согреться. Проехав мимо церкви, где люди собирались на утреннюю рождественскую службу, она повернула в сторону Брод-стрит. Ей вспомнились заутрени в баптистской церкви в трех кварталах от их дома, куда они с отцом ходили столько лет. В этом году она решила больше туда не ходить – хватит лицемерить. Она знала, что ее отказ обидит отца и даже разозлит, но хотела настоять на своем. Сейчас она отдала бы все на свете, лишь бы не огорчать его, лишь бы он был жив…
Ее мать погибла, когда Натали исполнилось девять лет. «Это был несчастный случай, просто несчастный случай»,– сказал ей тогда отец, стоя на коленях у постели и держа ее за руку. Как-то летом мама возвращалась с работы через небольшой сквер, метрах в тридцати от улицы, и машина, в которой сидели пятеро пьяных белых юнцов из колледжа, резко свернула на лужайку – они так забавлялись. Машина крутанулась вокруг фонтана, потом пошла юзом по рыхлой почве и налетела на тридцатидвухлетнюю женщину, торопившуюся домой к мужу и дочери – была пятница, и они собирались во второй половине дня отправиться на пикник. Она не видела машины до последней секунды, как утверждали свидетели. Когда автомобиль сбил ее, на лице ее было лишь удивление, а вовсе не ужас.
В первый день занятий в четвертом классе учительница велела им написать о том, что случилось во время летних каникул. Натали долго смотрела на чистый тетрадный лист, а потом аккуратно и старательно вывела: «Этим летом я была на похоронах моей мамы. Моя мама была очень добрая и милая. Она меня любила. Она была молодая, и ей нельзя было умирать этим летом. Люди, которые ее задавили, не попали в тюрьму, им ничего не сделали. После похорон мамы папа и я поехали на три дня к моей тете Ли. Но потом мы вернулись. Я очень скучаю по маме».
Натали закончила свое сочинение, попросила разрешения выйти, быстро прошла по коридорам, таким знакомым и незнакомым, вошла в туалет, и там ее несколько раз стошнило.
Свернув с Брод-стрит к дому Мелани Фуллер, она почувствовала, как в ней поднимается знакомая волна боли и глухой ярости. Всякий раз, глядя на этот дом – теперь он был таким же темным, как и соседний, потому что миссис Ходжес уехала,– Натали вспоминала прошлый вторник и свою встречу здесь с бородатым человеком.
Соломон Ласки. По идее, его легко было подвести под определенный стереотип, а вот не получалось. Натали мысленно представила его печальные глаза и тихий голос. Где он сейчас может быть? Что произошло? Они решили звонить друг другу через день, но он так ни разу и не позвонил ни ей, ни Джентри. Шериф попробовал сам связаться с ним по обоим номерам. Дома никто не ответил, а секретарь психологического факультета университета сказал, что доктор Ласки до шестого января в отпуске. «Нет, доктор Ласки не звонил в деканат после шестнадцатого декабря. Он уехал в Чарлстон, но определенно вернется к шестому января, так как у него начинаются лекции».
В воскресенье они сидели в кабинете шерифа, и Натали показала ему газетную заметку про вчерашний взрыв в вашингтонском офисе одного сенатора. Погибли четыре человека. Может, это имело какое-то отношение к таинственному свиданию, на которое Сол должен был отправиться в тот день?
Джентри улыбнулся и напомнил ей, что при взрыве погиб охранник здания, а вашингтонская полиция и ФБР ведут речь об обычном террористическом акте. К тому же ни один из погибших не опознан как Соломон Ласки. Ведь по крайней мере некоторая часть бессмысленного насилия, творящегося в мире ежедневно, никак не связана с тем кошмаром, о котором им поведал психиатр.
Натали тогда лишь улыбнулась, соглашаясь с ним. Три дня спустя от Ласки по-прежнему не было никаких известий.
В понедельник утром Джентри позвонил ей с работы:
– Вы хотели бы нам помочь в официальном расследовании убийств в «Мансарде»? – спросил он.
– Конечно,– ответила Натали.– А как я могу помочь?
– Мы пытаемся найти фотографию Мелани Фуллер,– пояснил Джентри.– Ребята из горотдела по делам убийств, да и местное отделение ФБР утверждают, что фотографии этой леди вообще не существует. Они не смогли найти ни одного ее родственника. Обыск дома и опрос соседей результатов тоже не дал. Мы разослали ориентировку, но там только словесный портрет. Мне кажется, было бы очень полезно иметь ее фотографию. Вы согласны?
– Что я могу сделать?
– Давайте встретимся перед домом Фуллер через пятнадцать минут,– сказал Джентри.– Вы меня узнаете по розе в петлице.
Шериф действительно приехал на встречу с розой в петлице своей форменной рубашки. Он торжественно вручил ей цветок, когда они направились к запертой калитке перед домом Фуллер.
– Чем я это заслужила? – улыбнулась Натали, поднося дивно пахнущую розу к лицу и невольно краснея.
– Наверняка это будет ваша единственная награда за долгие, изматывающие и, скорее всего, бесполезные поиски.– Джентри вытащил огромную связку ключей, отыскал среди них тяжеленный старомодный ключ и отворил калитку.
– Мы что, будем снова обыскивать дом Фуллер? – спросила Натали. Ей очень не хотелось входить внутрь. Она вспомнила, как пять дней назад увидела тут Сола, и по телу ее пробежала дрожь.
– Нет.– Джентри провел ее через небольшой двор к другому кирпичному зданию, стоявшему рядом. Поискав еще один ключ в связке, он отпер резную деревянную дверь.– После гибели мужа и внучки Рут Ходжес перебралась к своей дочери в западную часть города, в новый район Шервуд Форест. Я получил ее разрешение забрать здесь то, что мне нужно.
Внутри дома было темно, пахло натертыми мастикой полами и старой мебелью, но совсем не так отвратительно, как в доме Фуллер. Они поднялись на второй этаж и вошли в небольшую комнату с рабочим столом, диваном и литографиями скаковых лошадей в рамках на стенах.
– Это был кабинет Джорджа Ходжеса,– пояснил Джентри, включив настольную лампу. Он взял альбом с марками, осторожно перевернул несколько страниц и повертел в руке увеличительное стекло.– Бедняга никогда и мухи не обидел. Тридцать лет служил на почте, а последние девять лет работал ночным сторожем на пирсе. И надо же такому случиться…– Джентри покачал головой.– Так вот, миссис Ходжес говорит, что у Джорджа был фотоаппарат, он только года три как с ним расстался, а до того снимал регулярно. Она уверена, что миз Фуллер никогда не позволяла фотографировать себя, но Джордж сделал множество слайдов, и миссис Ходжес не может поручиться, что среди них не найдется моментального снимка Мелани Фуллер…
