За оторванную ручку мою держись
И кружись, кружись…
[1]
И тут он отложил гитару, взял какую-то изогнутую трубу, выдохнул в неё, и труба тоже запела – густым, низким голосом, и теперь уже девушка не могла отвести от него глаз.
Люди проходили мимо, кто-то останавливался, слушал, бросал деньги в открытый гитарный чехол. Высокий мальчик с фиолетовыми волосами положил туда апельсин.
Я бы слушала их целый день. Но Мишка дёрнул меня за рукав – пора!
– А у тебя в рюкзаке что-нибудь есть? – шепнула я. – Ну, может, яблоко… Или конфета.
Мишка покачал головой. Последнюю желатинку я давно скормила Ветке. У нас ничего не было. Хотя… Как это ничего?!
– Мишка! Горошек!
Мишка уставился на меня. Нахмурился, не понимая, с чего это я обзываюсь. И наконец понял.
Мы разодрали толстую плёнку. На цыпочках подошли к чехлу. Одну банку положил Мишка, вторую – я.
Мы поднимались к остановке, и меня догонял припев: Пакетики танцуют, пакетики кружат… Там было что-то ещё. Но я уже не могла разобрать слова, потому что лестница кончилась.
– Следующая – «Парк», – сказал Мишка.
Мы устроились на заднем сиденье. Ветка залезла мне на колени и даже успела заснуть.
Наверное, это был какой-то специальный сонный троллейбус: напротив нас храпел громадный дядька в кожаной байкерской куртке.
С его майки скалился какой-то ушастый монстр, и, кажется, у него тоже были закрыты глаза.
– Хр-р-р, – троллейбус дёрнулся, и с колен байкера чуть не свалился пакет. Из него торчал розовый рыбий хвост и огромный букет, украшенный бабочками и блёстками.
Я поймала взгляд Мишки и сразу поняла, О ЧЁМ он подумал.
– Нет! – прошипела я. – Ты с ума сошёл?!
Но Мишка уже достал из упаковки две банки и подкрался к байкеру.
– Хр-р-р-пс-с-с, – сказал байкер.
Первая банка с горошком скользнула в пакет. Байкер зачмокал губами. Мишка замер… Так, теперь вторая.
– Остановка – «Парк пятидесятилетия октября», – сонным голосом прогудел водитель.
– Хо-о-о, – захрапел байкер и прислонился к окну.
Я стряхнула с колен обиженную Ветку, подхватила рюкзак и следом за Мишкой выскочила из троллейбуса.
– Странное имя у этого парка. В нём что, пятьдесят лет был октябрь?
– Я бы не отказался, – хмыкнул Мишка. – Представляешь, везде снег, а тут можно без шапки гулять.
Вход в парк охраняли скульптуры. С одной стороны – грустная девушка на скамейке, с другой – влюблённые.
– Мишка, давай их украсим! – предложила я.
Одну банку мы положили на колени одинокой девушке – пусть ей будет повеселее. Другую пристроили на ладони влюблённому. Парень и девушка протягивали руки навстречу друг другу, но злой скульптор поставил их слишком далеко. И через пятьдесят, и через семьдесят лет октября они так и не встретятся.
– Ну вот, испортила всю романтику, – хмыкнул Мишка, – теперь кажется, что она решила отобрать у него консервы.
Ну и отлично. Мне иногда тоже хочется похулиганить!
Последние банки Мишка запихал в карманы куртки.
– Хорошо, когда руки свободные! – радовался он.
Стоп. Эта фраза мне чем-то мешала… Как маленький камешек, залетевший в кроссовку. Она колола, не давала уйти.
Свободные руки… Ой!
– Мишка! Мои босоножки! Коробка!!!
Как же я умудрилась про них забыть?!
Мы вспомнили всё, что с нами было сегодня, – шаг за шагом.
– На «Смертельной восьмёрке» у тебя на коленях точно стояла коробка. Ты ещё жаловалась, что тебе неудобно Ветку держать.
– А потом её стошнило…
– И ты пошла мыть руки…
– А коробку поставила на землю, рядом с водой…
Я крикнула это уже на бегу. Мишка помчался за мной. Разноцветные автомобили, карусели, вагончик с мороженым, поворот на дорожку, через горбатый мостик…
А вот и пруд.
Свою коробку я увидела издалека. На ней лежал кусок хлеба и обгрызенный огурец. А рядом, прямо на земле, сидел человек.
И в школе и дома всегда говорили: разговаривать с такими людьми нельзя. Нечёсаный, в каком-то жутком пальто с рыжими пятнами на спине. Бомж. Даже смотреть на него и то страшно.
А как же папин подарок? Новые, с футбольным мячом вместо розочки, единственные в мире…
– Ну и чего ты не забираешь свои босоножки? – раздался скрипучий голос.
– Что? – пискнула я.
– Коробку чего бросила, говорю!
Бомж повернулся к нам. Лицо у него было грязное, заросшее бородой. Но совсем не злое.
Ничего не поделаешь – придётся к нему подойти.
Мишка взял меня за руку, и мы спустились к пруду.
– Я заглянул: может, чё полезное забыли. А там такие лыжи – не поймёшь, к чему приспособить. – Бомж с хрустом откусил огурец, убрал хлеб с коробки. – Забирайте!
Ещё пара шагов.
На жухлой траве сушились носки и рваные майки. Я дышала ртом: так меньше чувствовался запах.
Бомж покачал головой, разглядывая меня:
– Ишь ты какая… Выросла. У меня дочка малая была, всё просила, чтоб я на плечах катал. Я бегу – она смеётся. Мороженое ей покупал. На шее у меня сидит и ест. Если капнет, я не ругался.
