Профессиональные костоломы потрудились и на улицах Москвы, и в камерах. На подхвате у них работали уголовники, нанятые наживающимися на номенклатурном мятеже коммерсантами. Третьим звеном в системе номенклатурного бандитизма стала интеллигенция. Эта слабосильная команда полупартизанского вида и карикатурной разнокалиберности толклась у Моссовета 3–4 октября, а потом потрошила депутатские архивы.
Мне повезло не отведать дубинок и зуботычин. В Моссовет я пришел через несколько дней, когда был объявлен «день открытых дверей» для сдачи в архив своих бумаг и выноса личных вещей. Какой-то сброд в пятнистой форме не по плечу контролировал каждое движение разжалованных депутатов. У меня за спиной встали двое, напоминающие своим обликом чахоточных рабочих-большевиков из довоенных фильмов о революции. Искали компромат, которого нет. Даже милиция была более лояльна. Но глупость нетрудно провести. Тогда я вынес почти весь свой архив, на основе которого потом вышла книга «Мятеж номенклатуры». Когда я перекладывал свои бумаги в коробку, над душой стояла «деморосовка» – недавняя коллега по депутатской комиссии. Ей было не стыдно. Какой уж тут стыд, когда город залит кровью! Потом она смогла дослужиться до заместителя супрефекта по торговле. Крупная карьера для соучастника мятежа!
В октябрьские дни 1993 года без особого напряжения умерло, ушло в прошлое такое понятие, как честь офицера. В первую очередь это касается тех чинов из МВД, которые после 3–4 октября публично клялись своим достоинством и честью, что ничего подобного сжиганию трупов в Белом Доме «не было и быть не могло». Потом с наивной циничностью один из чинов добавил: «Мы, откровенно говоря, и не ожидали такого ажиотажа вокруг трупов. Если бы предполагали его, специально считали бы их потом…» («НГ», 04.02.94). Горе людей они назвали ажиотажем.
Министр обороны Грачев, встретившись с журналистами 5 октября 1993 года, не допускал столь явных промахов. Он говорил о том, что войска трижды прекращали огонь только для того, чтобы защитники Белого Дома могли сложить оружие и выйти с белыми флагами («КП», 07.10.93). Министр лгал вполне сознательно, как сознательно отдавал приказ стрелять на поражение. Ведь ему надо было сохранить перед журналистами, ждавшими именно такой игры, достойный вид. Как-никак дипломатические миссии и торговля оружием требовали, чтобы западные благодетели тоже могли делать вид, что не замечают пятен крови на руках российского министра.
Мерзавец в генеральской форме не является в истории чем-то исключительным. Но когда армия спокойно смотрит на то, как банды наемников издеваются над страной, она покрывает себя несмываемым позором. Армия Грачева – это армия трусов, которая ничего, кроме презрения, не заслуживает. Грачев не мог не знать, что организованная сдача Белого Дома невозможна в силу того, что в огромном здании были отключены телефоны. Собрать забившихся по углам от снайперского огня людей не представлялось возможным. Да и кто стал бы собирать людей, рискуя получить пулю?
И все-таки нашлись офицеры, которые имели понятие о чести. Из-под Ногинска, из военного городка капитан-лейтенант и 17 матросов с оружием в руках пытались прорваться к Белому Дому в ночь с 3 на 4 октября. Их перехватили, офицер застрелился. Он знал, что такое честь. Командир подольской учебной части ПВО с 17-ю добровольцами дошел-таки до Белого Дома и участвовал в его обороне. Грачевым эта часть была расформирована («КП», 07.10.93). Бесчестному министру нужно было давить всяческие понятия о чести. В противном случае он давно сидел бы в тюрьме.
Наверняка были и другие эпизоды. Но не нашлось ни одного командира дивизии, который готов был рискнуть своей жизнью, но раздавить авантюристов. Все эти обещания поддержки армии со стороны Руцкого, Стерлигова, Союза офицеров и пр. были просто блефом. В армии не было главного – духа. Дух был выбит еще политотделами Советской Армии. Вместо духа в армии годами царило воровство, уголовщина и показуха.
Московская милиция показала в полной мере тот уровень нравственности, который имеют на сегодняшний день люди в погонах. Там тоже были свои генералы. За два дня до кровавых событий в Москве министру внутренних дел Ерину было присвоено очередное звание генерала армии, а после 3–4 октября он в числе первых получил звезду Героя России. На одном из брифингов господина Ерина спросили, не стыдно ли ему носить звезду Героя. Ерин очень «находчиво» ответил: «Надеюсь, что я не доживу до времени, когда будут интересоваться, какое у меня нижнее белье» («Правда», 20.04.94). Мысль министра, изложенная коряво, все-таки ясна. Она состоит в том, что совесть – понятие неофициальное, и нет оснований обсуждать ее в сфере государственной политики. Что ж, это единственно возможная для сохранения невозмутимости позиция убийцы, которому смотрят прямо в глаза.
Вояки из нижних чинов МВД тоже получили свои тридцать сребреников. Орден «За личное мужество» получил генерал-лейтенант Голубец, расстрелявший в Останкино безоружных людей. Его подельщик подполковник Лысюк стал «Героем России». Лужков дал оценку и жизни человеческой. За убитого работника МВД родственникам заплатили по 1 млн. рублей, раненым милиционерам выдали по 400 тысяч («ЭиЖ-М», № 2, 1993).
Государственное насилие в октябре было направлено отнюдь не против уголовного насилия, которое разрасталось в стране, вовсе не против политического террора, который как раз после ельцинского путча стал повсеместным явлением. Насилие было направлено против законно избранного органа власти, против безоружных людей, пришедших к своему парламенту.
Доказательством того, что вопрос о силе и насилии «демократы» всегда разрешают, только исходя из своих шкурных интересов, показала общественная ситуация в России во время ликвидации бандитского режима Дудаева в Чечне. Все силы и лица, поддержавшие вооруженное насилие в центре Москвы в октябре 1993 года, теперь, почувствовав свою полную ненужность властям и скорые перемены на политическом Олимпе, восстали против применения армии в Чечне. Это не мешало мясистым лицам «демократов» мелькать на новогодних балах, когда в столице Чечни шли кровопролитные бои.
В ответ на принятое в феврале 1994 года решение Государственной Думы об амнистии участников сопротивления антиконституционному перевороту (именуемых официозом «участниками мятежа») Ельцин высказался: «Считал и считаю, что здесь были допущены нарушения Конституции, закона и норм нравственности». Если отвлечься от ситуации, то простое вплетение в политическое заявление сносок на нравственность может вызвать уважение. Но на неофициальном уровне из недр Администрации Президента шли инструкции Генеральному Прокурору Казаннику о том, что следствие по октябрьским событиям следует закончить в течение нескольких дней и вынести смертные приговоры сидящим в тюрьме защитникам Конституции («Общая газета», № 15, апрель 1994 г.).
В своих воспоминаниях Ельцин лицемерно предлагал помянуть погибших «без дележки на наших и не наших». Красивые слова, в которые многим захотелось уверовать, вплоть до желания подписать весной 1994 года Договор об общественном согласии, разошлись с жизнью радикальным образом. Денежные пособия и почести получили лишь те, кто штурмовал парламент, и жертвы собственного любопытства. Вся лояльность Ельцина к погибшим защитникам Конституции состояла лишь в том, что он не сразу ликвидировал мемориальное место их гибели.
