Правда, при утверждении Нефёдова на должность инспектора по лётной подготовке при штабе округа возникли некоторые проблемы.
Против кандидатуры бывшего штрафника дружно ополчилось канцелярское «болото». Для назначения кандидата на штабную должность требовалось согласие специальной мандатной комиссии Министерства обороны. А в ней оказались недоброжелатели Нефёдова. Правда, для отказа были выбраны такие формулировки, что придраться было очень сложно. У Бориса действительно имелся солидный перерыв в лётном стаже. К тому же инспекторскую должность мог занимать только офицер не ниже подполковника, имеющий лётную квалификацию «военный лётчик первого класса».
Борис был вызван на заседание комиссии, где ему ясно дали понять, что пока он не потрётся лет пять на скромных штабных должностях, а потом ещё столько же в заместителях у какого-нибудь начальника, самостоятельную должность ему не дадут. Выскочек здесь не любили. Особо негодовал генерал, который перед самой войной в звании полкового комиссара
[28]
принимал самое активное участие в травле расстрелянных в итоге Заместителя наркома обороны по авиации Рычагова, командующего ВВС РККА Смушкевича, начальника штаба ВВС РККА и его заместителя Володина и Юсупова и других. В своё время, этот мерзавец и иуда, получивший-таки за своё клеветничество генеральские лампасы, поносил имена истинных героев и патриотов, а теперь делал всё возможное, чтобы утопить Нефёдова.
Но Василия все потуги недоброжелателей Бориса только развеселили.
– Не обращай внимания на этих шакалов, – загадочно ухмыльнувшись и став в этот момент очень похожим на своего отца, успокоил Нефёдова Сталин-младший. – Собака лает, караван идёт! Н-и-че-его, этих шавок мы быстро успокоим…
Слово у Василия оказалось твёрдое. Всего через несколько недель после получения Борисом майорского звания он был произведён в подполковники! Почти одновременно вышел приказ командующего о присвоении Нефедову высшей квалификации «лётчик-снайпер». Василий также помог своему протеже наконец-то вступить в партию. А ведь Нефёдов ещё в 1938 году после Испании пытался это сделать. Но из-за проблем с органами госбезопасности надолго попал в число «отказников».
Многие бывшие знакомые, встретив теперь Бориса, удивлялись: только недавно ходил в капитанах, а тут уже подполковник! Да он и сам не мог поверить, что дослужился до каракулевой полковничьей папахи. Всё действительно произошло, словно по мановению волшебной палочки.
Через месяц после первого вызова, Борис вновь был приглашён на комиссию. Но на этот раз с ним разговаривали куда более уважительно, даже ласково. Кардинальная перемена в тоне маститых «крёстных отцов» кадровой мафии сильно развеселила Бориса, но виду он естественно не подал, и терпеливо выслушивал различные рекомендации. Жаль только, что на этот раз его главного недоброжелателя в кабинете не оказалось, а, ведь удовольствие Нефёдова могло быть куда более острым…
Итак, его долго и в целом довольно доброжелательно наставляли на будущую работу, а в заключение попытались навязать своих протеже в заместители.
– Хорошо я подумаю, – нахально заявил Нефёдов. – Я могу идти?
Выходя из зала, где заседала комиссия, он поздравлял себя с тем, что отныне у него есть непробиваемая броня в лице сына самого Сталина, и одновременно сочувствовал себе, отлично понимая, что ещё даже не начав по-настоящему работать, уже заполучил множество влиятельных завистников. Впрочем, пока он оставался «за бронёй», опасаться ему было нечего…
Итак, Нефёдов занял должность фактически «вольного художника». В обязанности инспектора по технике пилотирования и воздушной стрельбе входила разработка совместно с лучшими лётчиками округа новых тактических наставлений применения авиации. Периодически он наведываться с проверками в полки. Такая работа Борису очень нравилась. Особенно соскучившемуся по настоящим полётам асу пришлось по душе, что он имел возможность, используя своё служебное положение, одним из первых осваивать новейшие советские боевые самолёты, в первую очередь реактивные. Как только в части округа поступали первые истребители Як-15 или МиГ-9, Борис вызывал служебную машину и ехал на аэродром.
Первый же опыт управления реактивным аппаратом превратил Нефёдова в преданного фаната этой техники. Большую часть своей карьеры он пилотировал поршневые самолёты и испытал настоящий культурный шок, оказавшись в кабине самолёта принципиально иной философии. Приятные сюрпризы начинались сразу и продолжались непрерывно. Прежде всего, здесь было на порядок больше всевозможных приборов, рычагов и переключателей, чем в любом поршневом самолёте. А ведь ещё совсем недавно Борису приходилось воевать на самолётах, на которых не было ни одного гироскопического прибора, а вместо полноценного прицела имелся лишь примитивный круг на лобовом стекле фонаря кабины перед пилотом. Расположение всех циферблатов, тумблеров, рычагов и даже окраска приборной доски и прочих блоков управления были хорошо продуманы конструкторами и облегчали труд пилота.
А благодаря наличию на новых реактивных машинах переднего ведущего колеса, во время рулёжки ты видел перед собой не кусок неба, да круг вращающегося пропеллера, а взлётную полосу впереди.
Ну и конечно скорость! Кардинально другим стало ощущение боя. Стоило слегка подкрутить машину на вираже, и создавалось полное ощущение, будто ты мчишься внутри пули, выпущенной из нарезного ствола. Манёвры выполнялись столь стремительно, что человеческая мысль едва поспевала за мгновенно меняющейся позиционной обстановкой. Но если тебе удавалось оседлать волну вдохновения, когда мышцы мгновенно воплощают в точные движения едва созревшие в глубине твоего сознания образы-решения, ты мог творить в воздухе на уровне гения. У Бориса, словно заново выросли крылья. Было такое чувство, что судьба неожиданно подарила ему возможность начать ещё одну жизнь. И конечно его сердце радовалось тому, что родная армия получила такую технику, особенно, когда Борис вспоминал, с чем мы начинали войну с гитлеровской Германией…
Но вместе с тем эксплуатация новой техники была сопряжена с ежедневным смертельным риском. Так бывает всегда, когда наука вторгается в прежде неизведанную сферу, где первопроходцев подстерегают опасности, о которых они раньше не знали. С одной стороны реактивные двигатели позволяли носиться на фантастических скоростях, а с другой – стоило увлечься на пикировании, и самолёт мог мгновенно разрушиться. Десятки лётчиков неожиданно для себя попадали во флаттер, даже не успевая катапультироваться из разваливающегося на части истребителя. Не удивительно, что были лётчики, даже вполне геройские, имеющие боевые награды, которые категорически отказывались переучиваться на новую технику. «Как можно летать на этой трубе?!» – недоумевали они. По мнению консерваторов, полёт на такой машине слишком был похож на попытку самоубийства.
Те же, кто начал летать на новых истребителях, по сути являлись испытателями.
Как бывшего лётчика-испытателя руководство НИИ ВВС часто приглашало Нефёдова для проведения испытаний новой авиационной техники. Борис регулярно тестировал опытные истребители на сваливание, обледенение, проверял устойчивость их моторов к отрицательным перегрузкам. Нельзя было допустить повторения прошлых ошибок. Ведь до 1942 года карбюраторные моторы советских истребителей часто глохли во время преследования гитлеровских истребителей в пикировании или при попытках оторваться от противника каскадом бочек. Пилоты «Мессершмиттов» таких проблем не имели благодаря тому, что германские конструкторы ещё в 1938 году применили технологию непосредственного впрыска топлива в цилиндр, что значительно усилило мощность моторов и повысило их надёжность, особенно на отрицательных перегрузках.
