Как сейчас вижу своего Ивана. Это был славный скромный юноша, преданный мне всей душой, что и доказал он не раз во время войны.
Я помню, какой радостью сиял он после каждого крупного боя, когда, вопреки всяким тыловым слухам о моей смерти, он находил меня живым!
В те редкие случаи на войне, когда обоз второго разряда и денщики прибывали к нам, какими он окружал меня заботами о моем питании, сне, белье, обуви и т. д.!
Когда же готовились мы к бою и обозу второго разряда приказывалось уезжать от нас, когда я, передав Ивану все свои домашние поручения, прощался с ним, он каждый раз плакал, как ребенок, и целовал мне руки, чем приводил меня в немалое смущение. Итак, мы с удовольствием переодели свежее белье, почувствовав на время какую-то умиротворенность, и легли спать в эту ночь на 8 августа в своих походных кроватях. Но… заснуть я все равно не мог: запах мертвечины, карболки, йодоформу и т. п. наполнял весь воздух, нигде от него нельзя было избавиться, а с ним и от навязчивых, больных, бредовых идей – отголосков ужасов боя… предсмертных криков и стонов!..
Дело в том, что на второй половине хаты, где мы ночевали, лежали и громко стонали трое очень тяжело раненных немцев-офицеров, которых не успели свезти днем, и наш младший зауряд-врач, из студентов, все время старался помочь им. Я узнал от него, что немцы эти выжить не могут, что этой ночью умрут… Невольно ставил себя в их положение, жалел их… мучился всю ночь сам и заснул опять только с рассветом. Утром узнал, что рядом лежат два покойника, третий немец еще жив.
В этот день, 8‑го, я ничего не мог есть; казалось, вся пища пропахла трупами и йодоформом.
Утром, как только проснулся, быстро оделся, помылся и, буквально, бежал из этого места ночлега. Я спешил на похороны наших, убитых в бою, офицеров и солдат и, особенно, моего друга Мити Трипецкого. Какое же горе для меня было услышать, что их ночью отвезли в штаб дивизии и уже сегодня рано утром всех похоронили на сельском кладбище местечка Матишкемен!
Я верхом поехал на это кладбище. Как сейчас вижу срезанные снарядами кресты, деревья и часть разрушенной ограды этого места вечного покоя! И его не пощадила война!
Солдат похоронили в одной братской могиле под большим крестом. Близко, при входе на кладбище, нашел я свеженасыпанные офицерские могилы с небольшими сосновыми крестами. На одном из них прочитал надпись: «106‑го пех. Уфимского полка капитан Дмитрий Тимофеевич Трипецкий, убит в бою 7 августа 1914 г.» Слезы полились у меня неудержимо, скорбью сжалось мое сердце… Я опустился на колени перед этой могилой, где мирно спит мой друг! Бедный Митя! Как скоро ты отвоевал! Как не хотел ты умирать! Скоро ли мы с тобой теперь увидимся?! Прощай, милый друг! Я припал к его кресту и долго-долго плакал, пока мой конь, гулявший рядом, не толкнул меня… и не вернул к действительности! Я разыскал могилы и других полковых товарищей. Между прочим, нашел и могилу командира 1‑й роты капитана Дмитрия Павловича Епикацеро… Вспомнил утренний рассказ командира нестроевой роты капитана Приходько, что когда уложили Дмитрия Павловича в гроб, хотели вынуть тот огромный кусок шрапнели, что вонзился у него в лоб между глаз, но не смогли и похоронили с этим орудием его смерти на лбу! Отпевал всех убитых священник 107‑го пехотного Троицкого полка, он же и благочинный 27‑й дивизии, потому что наш батюшка уже в это время был у немцев в плену.
Грустный ехал я из Матишкеменского кладбища по направлению к штабу полка. Везде кругом были следы от вчерашнего боя. Разрушенные, еще дымящиеся после пожара пустые здания, срезанные телеграфные столбы и деревья, изрешеченные пулями стены зданий, зиявшие пустотой выбитые рамы и двери, дыры от снарядов, а местами следы запекшейся крови, грязная вата, марля… и везде, везде одуряющий запах трупа и дезинфекции!..
Когда я подъехал к штабу полка, некоторые офицеры уже обедали за наскоро сколоченными тут же, в поле, длинными столами. Я сел за стол.
Но что это творится в природе?! Солнце потускнело, потемнело, и все в поднебесной стало до жути серым, землистым!.. Оказывается, это было солнечное затмение 21/8 августа 1914 года. На меня в этот момент оно произвело гнетущее впечатление. Казалось, сама природа возмущалась этой братоубийственной бойней и оделась в траур сумерек и печали!
Но вот солнце постепенно начало открывать свой ясный, веселый лик! Вся природа – поля, леса, сады – осветилась и ожила… Захотелось шума, веселья, песен! И действительно, скоро под влиянием яркого солнца, выпитого вина и веселых, победных речей молодых офицеров на душе стало легче!
Пришла телеграмма о пожаловании Государем Императором ста процентов наград на наш полк за победу у Гумбинена, и стало еще веселее! Я получил на шею красивый крест Св. Станислава второй степени с мечами. Все награды наши были тут же спрыснуты!
Но странно… как только вернулся я в свою хату, приподнятое настроение сейчас же упало: здесь было уже три покойника; третий немецкий офицер только что скончался, и я застал картину перевозки их трупов для похорон. «Memento mori», – опять ясно звучало в моем мозгу…
Когда санитарная повозка с красным крестиком увозила их вдаль, я невольно задумался о судьбе этих трех немецких офицеров. Все трое молодые; у всех, вероятно, есть невесты, а быть может, и жены, матери, сестры…
Как все эти женщины плакали бы сейчас, если бы видели их умершими! И как долго они будут жить с представлением о них как о живых героях, защитниках родины, пока дойдет до них весть о их смерти!..
Бедная жена Мити Трипецкого сейчас уже узнала о его смерти! Известная картина: денщик привозит вещи и походную кровать убитого офицера… Какое горе и ужас вызывает это в каждой такой, осиротелой, семье! Вот его вещи, а его самого уже нет и не будет! «Он убит», – докладывает со слезами денщик и, как честный солдат, точно и аккуратно все имущество своего барина сдаст семье.
И вот, во время горя и отчаяния оплакивающих его смерть вдовы и детей, приносят с почты запоздалое письмо еще живого Мити! Такое ласковое, милое письмо, со всеми самыми мелкими житейскими интересами и вопросами, письмо – полное жизни!.. Я потом узнал, что жена Мити чуть с ума не сошла в этот момент! Она всех стала уверять, что это ошибка, что он жив… что убит кто-то другой, а не Митя… «Вот он пишет… он жив, я прочитаю вам письмо его!»
Какой ужас! И пока она не убедилась, что Мити нет на свете, черствые люди смеялись и называли ее сумасшедшею…
Но довольно о смерти! Довольно грусти и печали! Полк наш двигается вперед, вся 1‑я армия, опрокидывая немецкие небольшие разведочные части, проходит через города и местечки и усадьбы вглубь Восточной Пруссии.
IV. Движение к Кенигсбергу
Немцы после Гумбиненского поражения отскочили далеко на запад, не задержавшись даже на такой выгодной позиции, как Ангерапская, где потом, зимой, они совершенно приостановили наше второе наступление на Пруссию.
Отступление их войск от Гумбинена носило характер совершенного бегства, как сообщили нам местные литовцы и пленные из поляков. Занимая новые области Восточной Пруссии, какое довольство, достаток и даже богатство видели мы здесь во всем на каждом шагу! Каждая усадьба простого крестьянина снабжена десятком земледельческих орудий, телефоном, электричеством, велосипедами, газетой. Везде водопровод и канализация! А какие «дворцы» для скота: с электричеством, с асфальтовым полом, бассейнами проточной воды и т. д. На полях нет и кусочка невозделанной земли. Сараи и погреба битком набиты «впрок» всякой снедью и припасами! В чуланах и погребах сундуки с огромными запасами одежды и белья! Чего немцам было еще надо?! Зачем кайзер и его правительство захотели искать лучшего?!
