Итак, в сочельник, накануне Рождества Христова, наш священник о. Назарий сделал освящение храма. Сердце радовалось, что мы, наконец, имеем уединенный священный уголок, где можем молиться в нашей скорби, и никто нам не мешает, и никого мы не стесняем.
На торжественном Рождественском Богослужении храм-чердак был переполнен публикой: пришли многие из пленных французов, англичан и бельгийцев, а также некоторые из немцев (квартирмистр был на всенощной и обедне).
Церковный хор под управлением неутомимого Генерального штаба капитана В. В. Добрынина к празднику окончательно сформировался и очень стройно пел все «партесное».
Так, с Божьей помощью, открылся в плену наш «постоянный» (как мы думали!) храм на чердаке.
О иконах и свечах для нашей церкви по моей просьбе уже давно хлопотали в Москве, и, наконец, начали прибывать на мое имя – сначала иконы двунадесятых праздников от семьи моего однополчанина полковника Крикмейера – каждый раз к известному празднику, – а потом и от других многих жертвователей по той заметке – воззванию в журнале «Искра», что по своей инициативе поместила родная сестра моя С. А. Успенская. В номере журнала «Искра» помещен был снимок нашей церкви, с просьбой присылать нам для церкви иконы и свечи.
На первой неделе Великого поста о. Назарий совершал Богослужение ежедневно, трогательно читая покаянный канон Св. Андрея Критского. Пели говеющие офицеры сами.
Однажды, вместо обычного ордера на двести маленьких парафиновых свечей на месяц, принесли мне ордер только на двадцать свечей. Вечером того дня, перед самой Всенощной, когда я зажигал лампадки перед иконами и в церкви еще никого не было, на лестнице послышались тяжелые шаги и звон шпор. Открылась дверь, и появился сам комендант в сопровождении прапорщика Ю. С. Арсеньева (сын русского посла в Норвегии), исполнявшего в нашей церкви должность псаломщика.
«Скупой рыцарь» был взволнован. Размахивая длинными руками и все время показывая мне пальцем на одиноко горевший огарок у иконы, захлебываясь в задыхаясь, он сказал: «Oberst! Вы сами отрезали путь к этому! (понимать: к свечам!) Больше я не буду подписывать ваши требования на свечи! Ваши войска, там, на фронте, варварски оскорбили его превосходительство, моего друга, генерала, начальника дивизии. Они напали на его штаб ночью и, не дав одеться, заставили его превосходительство, моего друга, начальника дивизии, в одном белье идти зимой по снегу, в мороз, в плен! О, варвары! О, азиаты!!!»
Майор еще раз сердито посмотрел на меня, на икону и на огарок, круто повернулся и, пошатываясь, стал спускаться по чердачной лестнице вниз.
Мы с Ю. С. Арсеньевым долго смеялись над этой выходкой коменданта. От переводчика мы узнали, что майор получил письмо из России от этого пленного генерала, своего друга, с подробным описанием, как он был захвачен русскими в плен.
Потом из польской газеты «Kurjer Poznanski» (6 февраля 1916 г.) прочитали мы следующее русское донесение от 2 февраля 1916 г.:
«На озере Нарочь русский отряд ночью, во время бури, на лодках переправился на сторону противника, вынул из воды проволочные заграждения и ударил в штыки на противника. В завязавшейся схватке перекололи немцев и четыреста человек взяли в плен, отвезя их на лодках же на свою сторону. При этом часть отряда пробралась глубоко в тыл немцам и среди ночи напала на расположенный здесь штаб пехотной дивизии. Захватили в плен самого начальника дивизии, дивизионного врача и несколько солдат; быстро доставили их также в плен».
Какая сказочная удаль! Какая редкая боевая картина на фоне обыкновенной окопной войны! Неудивительно, что генерал – друг нашего коменданта, был захвачен «ohne Hosen!»
[26]
.
А в результате, как смешной отголосок этого «случая» с немецким генералом, лишение нашей церкви в плену свечей! Но, нужно сказать, что майор потом «отошел» и по-прежнему продолжал подписывать ордера на свечи…
По объявлению-воззванию журналов «Искра» и «Огонек» со всех концов необъятной России начали высылать на мое имя иконы и свечи, приток которых продолжался очень долго, сопровождаемый трогательными письмами.
Всего отозвались на просьбу более пятидесяти лиц, я сейчас же всем отвечал, но, неуверенный в получении ими нашей благодарности, я, кроме того, послал через Стокгольмский комитет Красного Креста в редакцию «Искры» общий список жертвователей.
Велика была радость, когда как раз к Страстной неделе прибыла из России плащаница (от семьи полковника Шебуранова и прапорщика Н. В. Синицына).
Иконы, свечи, церковные облачения и предметы присылали верующие лица разного положения. Например, князья Долгоруковы, князь Оболенский, княгиня Черкасская, княгиня Васильчикова, княгиня Долгорукая и т. д., или высшее духовенство, например, архиепископ Тверской и Кашинский, настоятели Александро-Невской лавры и Казанского собора и т. п., или художники: Н. А. Астафьев, профессор живописи Кошелев и другие, или горожане, из разных деревень крестьяне (восемьдесят одну икону), из союза земств и городов и даже из действующей армии (6‑й запасной артиллерийский дивизион).
Отговели православные офицеры и солдаты нашего лагеря. На душе стало легче. Приближался великий праздник Пасхи. Мы продолжали украшать свой храм. Недавно переведенный в наш лагерь офицер 63‑й артиллерийской бригады привез с собой икону – благословение этой бригаде от Кишиневского земства, когда она отправлялась на войну, образ «Гербовецкой Божией Матери» в серебряной вызолоченной ризе. Этот чудный образ с согласия полковника Пузанова (командир 63‑й артиллерийской бригады) я поместил в церкви при самом входе, повесив перед ним лампадку.
Сооружены были два больших киота для иконы Богоматери с Младенцем (Нейссе) и для выписанной из Берлина картины «Моление о чаше».
Киоты эти из картона с красивой резьбой и драпировкой из голубого сатина, причем орнаменты посеребрены, и оба киота вообще гармонируют с иконостасом; над алтарем повешена большая картина Воскресения (выписанная тоже из Берлина); вокруг нее – драпировка в виде лучей. Над этой иконой «сень» – огромная надпись серебром по голубому фону славянской вязью: «Христос Воскресе» с церковной главой и крестом наверху. Работа штабс-капитана А. И. Знаменского.
К Великому Четвергу сооружен был большой деревянный крест с Распятием красками на полотне (работа Г. И. Соловкина). Изящная гробница для плащаницы сооружена все теми же офицерами: подъесаулом Семеновым и поручиком Отрешко; плотничную работу исполнял чиновник В. И. Николаев.
Над этой плащаницей, в уютном темном углу церкви-чердака, я повесил необыкновенный образ «Нерукотворного Спаса» на убрусе. Прислала его моя сестра С. А. Успенская. Это было художественное произведение известного московского художника Н. А. Астафьева. Оно имело свою особенность: при дневном свете едва видимый, Лик Спасителя в темноте почти сиял неземной красотой! Поэтому и повесили мы его в темном углу храма.
Создание художника Астафьева имело свою историю.
