Это письмо, полное теплоты и ласки, эти два подарка: евангелие как олицетворение христианской веры и любви и цветы как символ красоты, давали нам полное представление о русской «тургеневской» девушке! Невольно вспомнилась Лиза из «Дворянского гнезда»…
Я перечитываю письмо Веры Николаевны, вдыхаю слабый, чуть слышный аромат присланных цветов и мечтаю…
…Далеко-далеко от нашего плена словно наяву я вижу чудный сад с роскошными клумбами и красивую молодую девушку, срывающую для нас душистые цветы… Она прекрасна и грустна… Война со всеми ее ужасами без сожаления наложила свою лапу и на ее такую юную, едва начавшуюся жизнь: несколько друзей ее детства уже убиты или ранены, два родных брата на войне… «Так жутко, скучно и тяжело», но она думает и печалится не только об офицерах, но и о солдатиках: «Видите ли вы их?» – спрашивает она… Знает ли она, что эти наши солдатики тысячами умирают сейчас от голодного тифа и туберкулеза в горьком плену?! Мы, офицеры (по крайней мере в нашем «привилегированном» лагере), хотя прекратили знакомство с господином «Мясниковым» (мясо), но с господином «Хлебниковым» (хлеб) еще беседуем.
Скоро началась у меня с В. Н. Урванцевой и личная переписка. Я имел радость получать от нее во время плена еще несколько писем; они доставили мне много утешения, но об этом ниже.
«Милые, дорогие защитники родины!
Выслала я вам (прочитав в газете ваше желание) 52 образочка и свечи. Не знаю, пригодились ли они? Если получили, будьте настолько любезны и сообщите. Посылали образочки дети (у меня школа) от чистого детского сердца, и им приятно будет узнать, что вещи дошли. Я старуха (64 лет) и всей душой переживаю тяжелое время наших доблестных воинов; у меня более шестидесяти человек моих бывших учеников – теперь офицеров и врачей: многие уже погибли! Пошли вам, Господи, здоровья и всего лучшего! От глубины души желает этого А. В. Шнакенбург.
P. S. Вещи посланы через княгиню Долгорукую».
Трогательный тип старой учительницы, воспитанники которой гибнут на войне! В посылке оказались маленькие шейные образочки и нательные крестики тех деток, которые «от чистого детского сердца», как она пишет, посылали нам свое благословенье!
В другой посылке, присланной нам для церкви, оказались старинные-старинные ветхие иконы очень древнего письма. В письме, сопровождавшем эту посылку, говорилось: «Не взыщите, если все это древнее, но зато намоленное!»
Да, благочестивая Русь была с нами и посылала нам самое священное, что только может быть у верующего человека! Мы с батюшкой эти, особенно священные, иконы не только поставили у себя в церкви, но и разослали и в другие офицерские и солдатские лагеря.
В одном из писем от Елены Николаевны Стрельбицкой из Сухума мы прочитали:
«Многоуважаемый Александр Арефьевич!
Мне было грустно читать Ваше письмо, потому что Ваша благодарность нам – совершенно незаслуженна: чьи-то иконы дошли до вас, а наши, пропутешествовав довольно долго, вернулись к нам обратно! Так было обидно и досадно, что Вы не можете себе представить. Поэтому совершенно не знаю, как исполнить Вашу просьбу о книгах; отсюда послать нельзя, да их и нет; город настолько некультурный, что кроме учебников и детских книг достать ничего нельзя. Попробую написать кузине в Москву, чтобы она выслала вам книг, но если не получите, то не думайте, что я не хотела исполнить Вашу просьбу.
Я немного знакома с Вами, так как в одном из журналов была помещена Ваша фотография. Что Вы делали до войны? Где жили? Остались ли у Вас родные?
Где-то там же – быть может, недалеко от вас, в другом лагере – мой брат, тоже офицер, но я от него ни разу не получала писем.
Хотела бы послать Вам цветы с юга, если бы это можно было. Сердечный привет всем вам, близкие и родные!
Искренно уважающая Вас Е. Стрельбицкая.
Сухум 16.IX.16 г.»
От нее же второе письмо (22 ноября 1916 г.):
«Многоуважаемый Александр Арефьевич!
Вчера получила Ваше письмо через комитет в Стокгольме, жалею, что не знала раньше о его деятельности. Посылать посылки отсюда – бесцельно, ибо их постигнет участь икон. Не говорите ни о каком „приятном долге“ по возвращении в Россию, потому что мы все в неоплатном долгу перед всеми вами за все переживаемое и за то, что мы мирно сидим в своих углах. Дайте же и нам возможность сделать для вас то, что нам по силам; а когда-нибудь, если жизнь поставит в иные условия и будет у меня трудная минута, я к Вам обращусь. Мы с Вами никогда не встречались, ибо я в Вильне не бывала.
Большое спасибо за желание узнать о моем брате, но я уже узнала, в каком он лагере.
Я не могу писать всего, что думаю и чувствую, но хотела бы, чтобы Вы в моих письмах чувствовали душу, с радостью уделяю Вам кусочек ее, если она может согреть Вас на чужбине. Пишите о себе: что делаете? Чем занимаетесь? Работайте, изучайте что-нибудь, будьте бодры и деятельны! Всего хорошего!
Жму Вашу руку!
Уважающая Вас Ел. Стрельбицкая.
P. S. Пусть фиалочки (пришит к письму букетик фиалок) передадут Вам мое Рождественское поздравление с наилучшими пожеланиями и привет нашего юга!»
Благодаря хлопотам таких добрых дам мы начали получать и съестные посылки из комитетов помощи военнопленным.
Привожу здесь еще одно письмо:
«Дорогие воины!
Прочитав журнал „Искра“, я узнала, что дорогие, родные братья просят у своих прислать им иконы и свечи. Я, будучи религиозной, всегда молюсь о благополучии воинов и сейчас же откликнулась на это воззвание. Молитесь, и дастся вам желаемое. В вере – сила! Дай Бог вам здоровья и силы, дождаться скорого возвращения к своим родным. Мною сегодня выслана вам посылка № 479 – свечи, ладан и иконы. Еще посылаю Вам мой собственный образок, который для меня так дорог, потому что это мое „благословение“. Пусть Вас он благословит и облегчит страдания. Я хоть и мало жила, но очень много перенесла горя.
Если Вам удастся вернуться в Россию, то привезите мой образок обратно, когда он Вам будет не нужен. Образок этот называется: „Нечаянной Радости“.
Остаюсь П. Филипповна Гончарова».
Иконы и свечи для церкви продолжали получаться на мое имя, и скоро вся церковь украсилась иконами православного письма.
Иконы были присланы более всего из Москвы и из самых разнообразных углов России: из Петрограда, Владивостока, Батума, Хабаровска, Барнаула, Ростова-на‑Дону, Сухума, Кинешмы, Одессы, Лукоянова, Полтавы и т. д. Из столиц, городов, сел и деревень, с фронта и даже из-за границы (Женева, Стокгольм, Христиания), при самых трогательных письмах.
Церковь-чердак была не только храмом молитвы, но и тем уголком, где мы, обыкновенно не видя наших «охранителей», не чувствовали себя в плену.
Так проходили праздники один за другим: в молитве и заботах о церкви душа отдыхала от печальной жизни и тоски по родине.
Мне как ктитору приходилось быть свидетелем, как некоторые верующие офицеры прибегали здесь к Божьей помощи, прося священника отслужить молебен или панихиду… С родины, где шла война, получались пленными большей частью скорбные вести от своих близких.
