Золотарев приготовил гранаты и привстал, чтобы лучше видеть, что происходит в артиллерийском окопе. И в это время там началась возня. Он вскочил, выдернул чеку первой Ф-1 и сунул ее в жаркую струю черной трубы. Землю, укрепленную бревенчатым настилом, встряхнуло. Трубу вырвало из земли, и в дыру ударило потоком искр. Послышались вопли раненых. Золотарев разжал скобу второй гранаты, дождался щелчка взрывателя и сунул ее в багровую лунку. Снова встряхнуло шапку блиндажа. Крики раненых затихли. Он оглянулся в сторону артиллерийского окопа. Там тоже было тихо. За пазухой лежала еще одна граната. Он скатился вниз к лазу, прислушался. В блиндаже разгорался пожар. А в стороне пехотных окопов послышались голоса. В небо, расплескивая искры, как от электросварки, взметнулось сразу несколько осветительных ракет. Они повисли в стороне, но здесь, в окрестностях блиндажа и в артиллерийском окопе, стало видно, как днем. Приземистый косой щит орудия и узкий, как шило, ствол, развернутый вдоль дороги. Черная тень бруствера. Плетень внутри окопа. Штабель ящиков в углу. Степана не видать. Часового тоже.
— Золотарев! — послышалось оттуда сквозь кашель.
— Командир! Живой!
— Давай третью! Сюда! — Степан выбрался откуда-то сбоку, из-за бруствера, сплюнул тягучую багровую слюну. — Давай! Засовывай!
Золотарев увидел, как Степан сдернул с орудийного прицела плащ-накидку, открыл затвор.
— Сюда суй! Не бойся! Она не кусается. Разве что голову оторвет.
Золотарев сунул в казенник гранату, и они со Степаном кубарем покатились за бруствер, в придорожный кювет. Грохнуло еще раз.
И в это время к ним подошла «тридцатьчетверка». Танк остановился, развернул башню, опустил орудие и сделал несколько выстрелов. Фугасные снаряды рвались недалеко, в ольхах, справа и слева от дороги. Оттуда уже выплескивало пулеметные струи. Но немцы, застигнутые врасплох, вели огонь вслепую.
Степану и Золотареву помогли взобраться на броню танка.
— Ну, ребята, теперь держись! — крикнул младший сержант Петров и захлопнул люк. Танк послал в ольхи еще несколько осколочных и рванулся вперед. Следом за ним скакали всадники.
Заработали все пулеметы. Курсовой стриг кусты, перепахивал окопы, отгонял немецких пехотинцев в глубину траншеи. Стреляли и сидевшие на броне.
Вскоре пришли в себя и немцы. Сообразив, что это вовсе не атака и не прорыв на соседнем участке с выходом в их тылы, а одиночный танк, неизвестно как оказавшийся позади их позиций, быть может, заблудившийся, они начали возвращаться по траншее и ходам сообщения и занимать свои ячейки. Через несколько минут они уже вели прицельный огонь. Один из них, неожиданно оказавшись вне зоны огня курсового пулемета, стрелявшего трассирующими, побежал на сближение с танком. Он держал в руке круглый контейнер и, припадая к земле, продвигался все ближе и ближе к «тридцатьчетверке».
— Сержант! Мина! — закричал Полевкин; он расстрелял последние три патрона, но ни одна из его пуль не достигла цели. Немец, ловко маневрируя между деревьев и одиночных окопов, быстро сближался с танком.
Короткая автоматная очередь срезала бежавшего в десяти шагах от левой гусеницы Т-34. Достигнув линии траншеи, танк резко остановился, развернул башню и послал несколько осколочных снарядов туда, откуда взлетали частые ракеты. Один из снарядов опрокинул противотанковое орудие. Немецкие артиллеристы спешно разворачивали его, чтобы ударить в борт «тридцатьчетверки». Осколками перебило расчет. И это спасло прорывающихся.
Под Воронцовым убило коня.
— Сашка! Хватай стремя! — услышал он голос Кондратия Герасимовича.
Он вскочил на ноги и, хромая, поймал ногу младшего лейтенанта и побежал рядом. «Тридцатьчетверка» грохотала гусеницами, расчищая им путь. Впереди был мост через замерзший ручей. Воронцов увидел его в свете ракет, которые продолжали взлетать в черное небо теперь уже с двух сторон. Но окопы, белевшие брустверами на той стороне поймы, огня не открывали. Неужели сейчас полоснут, с ужасом думал Воронцов. Башня «тридцатьчетверки» медленно поворачивалась назад. Время от времени из нее в сторону немецких окопов полыхало стремительным длинным языком пламя очередного выстрела. Возможно, эта стрельба экипажа никакого урона немцам не приносила, но она показала сидевшим за нейтралкой, что прорываются свои и что свои нуждаются в поддержке. Не прошло и минуты, как по всей полосе немецких окопов начали рваться мины.
Танк остановился перед мостом.
— Командир! Курсант! — закричали с брони, высовываясь из-за развернутой башни. — Мост разобран!
Из люка высунулся Демьян:
— Курсант, вброд нельзя! Брод наверняка заминирован!
— Быстро взяли бревна! По два! — И Воронцов первый бросился к штабелю бревен, которые он вначале принял за мост.
Бревна со звоном падали на лед. Через несколько минут все было готово. Взвод переправился на другую сторону и залег на обочине дороги. А танк, хрустя обледенелыми разъезжающимися бревнами, медленно перебрался через ручей.
Последние сто метров взвод под прикрытием «тридцатьчетверки» преодолевал под сплошным градом мин. Наши минометы затихли. Но немцы, видимо, окончательно придя в себя, открыли шквальный огонь по всей линии окопов. Т-34 изредка останавливался, делал очередной выстрел и снова пятился вверх по склону. Курсовой пулемет его молчал — закончились патроны.
Воронцов последним спрыгнул в глубокую траншею. Рядом, гремя траками, перелез через бруствер танк. Заполз в огород, обнесенный высокой изгородью, остановился шагах в десяти от траншеи и выстрелил. Трассер сверкнул над поймой и ушел в сторону немецкой траншеи. Танкисты, израсходовав весь боезапас осколочных, в азарте стреляли бронебойными. «Тридцатьчетверка» снова взревела мотором и ушла в заросли терна.
Стрельба прекратилась. Стало тихо. Так что было слышно, как за ручьем кричали раненые немцы.
Воронцов огляделся и с удивлением обнаружил, что уже рассвело. Сыпал снег. Тихо шуршал по одежде и краям окопов.
— Товарищ Курсант, а траншея — пустая! Вот ешки-матрешки! Куда ж мы прибежали?
Воронцов открыл слипавшиеся глаза. Рядом с ним на дне траншеи стоял на коленях боец в закопченной каске. Это был Куприков.
— Куприков, это ты?
— Я, товарищ Курсант. — Куприков высунулся из траншеи, покрутил головой. — Неужели мы проскочили? — И он снова устало опустился на колени. — Проскочили. Это ж надо…
Снег шуршал, холодил потный лоб, залеплял глаза, щекотал ноздри. Белые пушистые шапки прилетали с неба, невесомо опускались на землю, засыпали следы и копоть. Казалось, небо опустилось к истерзанной земле, трогало дымящиеся раны, стараясь хоть как-то успокоить их. Умиротворить людей, копошащихся среди сотворенного хаоса разрушения и смерти, дать им возможность одуматься, остановиться, ужаснуться.
— Спасибо вам, товарищ Курсант. — Это сказал все тот же Куприков. Его голос услышал Воронцов где-то совсем рядом и открыл глаза. Закопченная каска колыхнулась и замерла действительно рядом, в полушаге. Воронцова это обрадовало: Куприков жив, он тоже добежал…
