Преследовали нас не долго, так как ответного огня мы не открывали. Силы были неравными. Один выстрел мог погубить весь наш маленький отряд.
В деревне полицаев высекли. Ушибленного нами назначили начальником участка. Жителей предупредили, что за пособничество бандитским шайкам, они будут строго наказаны, вплоть до расстрела наиболее активных помощников бандитов.
При повторном посещении деревни жители были менее приветливы с нами. Если что и давали, то просили прийти за этим ночью и взять с огорода, чтобы никто не мог донести об их пособничестве партизанам.
Докладчиков и доносчиков в деревне хватало и при советской власти, и при оккупантах. Выявить их трудно, так как гестапо и НКВД работали по одним и тем же принципам: конспирация, конспирация и еще раз конспирация. Любая информация полезна. Секретному сотруднику удача улыбается раз в жизни, но и повседневное знание обстановки приносит огромную пользу.
Полицаи дали нам вооруженный отпор. Им терять было нечего. Если снова отдадут оружие, то их расстреляют немцы. Если не отдадут нам, то их расстреляем мы. Боем это не назовешь, а была перестрелка, на которую сбежались посмотреть детишки и любопытные бабы. Издали смотрели мужики, хмуро покуривая у плетней.
Наконец с полицаями было покончено. Двое застрелены, а третий, сопротивлявшийся в первый наш приход, раненый, расстрелявший все патроны, сидел на полу у разбитого окна, успокаивал припавшую к нему рыдающую жену и гладил голову белобрысого парнишки лет десяти, который волком смотрел на нас. Как он мог относиться к тем людям, которые стреляли и ранили его отца? Как к освободителям? А немцы ему лично ничего плохого не сделали. В двух домах выли бабы и дети над телами убитых мужей и отцов. Мы сделали правое дело, но ведь и те, кто живет в деревне, в поле-то работают на оккупантов. И за работу получают оккупационные марки. Их как, тоже расстреливать?
Кобуров приказал недобитого полицая расстрелять, чтобы другим было неповадно идти служить в полицию. Раненного, под вой большинства деревенских баб, поволокли к стене амбара.
К Кобурову подошел дедок в кожушке и сказал:
– Что, сынок, его расстреляешь, потом меня расстреливать придешь? Окромя меня в полиции служить-то некому будет. Полицию немцы все равно создадут. Они на этот счет принципиальные. За порядком следят. Мужики-то в нашей полиции все нормальные были. Не пьяницы и дебоширы. Всем опчеством выбирали их, в ноги кланялись, чтобы за опчество-то пострадали. Наши-то придут, по головке их не погладят. Вы нас защитить не смогли и за это на нас же отыгрываться будете. Не дай Бог, немцы заместо этих пришлют бандюков откуда-нибудь. Ни нам житья не будет, ни вам какой-нибудь помощи от нас. Деревню нашу вы уже погубили. Давайте забирайте с собой тех, кого еще можно спасти, пацанов молодых да девок, вот еще трое мужиков с вами пойдут, семьи бросят, чтобы живыми остаться. А мы тут старики да бабы с детишками немецких наказаниев дожидаться будем. А Федора не трогайте, лучший бригадир был. И так вы его уже покалечили. Пришли бы по добру, с людьми бы поговорили, и не было бы необходимости в людей стрелять. Благо бы у нас гарнизон какой немецкий стоял. Да и гарнизоны, говорят, тоже себя спокойно ведут. Со своими-то в гражданскую навоевались.
Прав был старик. Раненного мы не стали трогать, только оружие го взяли.
Из деревни с нами ушло двенадцать человек, добавив к нашему вооружению три винтовки и наган. Но чувство от первого партизанского боя осталось такое, как будто мы ворвались в чужую хату, порешили хозяев, а самый старый член семьи, смерти не боясь, стоит и совестит нас.
Расплата от немцев пришла незамедлительно. Порка в деревне была страшнейшая. Бандюки пороли и остались в деревне, установив в ней порядки военного времени. Хорошо, что деревню не сожгли. Прав был дед. А раненного нами Федора немцы наградили орденом за военные заслуги, начисто отрезав ему пути к возвращению на освобожденную Родину.
Глава 39
Не хочу я бередить душу ни свою, ни твою воспоминаниями о партизанских делах. Дифирамбы в мемуарах партизан совсем не имеют общего с реальными партизанскими делами. Почитай, Наташенька, на досуге Олеся Адамовича и Овидия Горчакова. Мне созвучны их мысли не потому, что я немец, а потому, что я – человек и стараюсь по-человечески относиться к каждому явлению в жизни.
Народ не бежал в партизаны. Не рвался. Это мы создавали условия, чтобы люди уходили в партизаны, спасаясь от преследования и возмездия оккупационных властей.
Ты прекрасно понимаешь, что все вооруженные подразделения должны снабжаться с военных складов. На военные склады имущество поступает с заводов и фабрик, колхозов и совхозов. Все это оплачивается государством и направляется на снабжение частей. Стройная система, которая существует веками. А если из этой системы выкинуть склады и государство, которое оплачивает расходы, то как прикажете существовать воинским подразделениям? За счет местного населения и военных трофеев.
Военные трофеи не всегда велики. В основном, вооружение и боеприпасы. А продовольствием снабжало местное население, точно так же, как снабжало оно и оккупационную администрацию.
Если продовольствие добровольно не отдают, то его реквизируют. Одни приходят и говорят: где продовольствие, для партизан его бережешь? Другие приходят и говорят: где продовольствие, для фашистов его бережешь?
– Куды бедному хрестьянину податься, – говорил старик в фильме «Чапаев». – Белые придут – грабют, красные придут – тоже вроде бы…
Крестьянин поставлен перед выбором, подчиняться кому-то одному – либо партизанам, либо фашистам. За снабжение партизан – кара от оккупантов. За снабжение оккупантов – кара от партизан. Вот и получалось расслоение жителей по идейно-материальному признаку.
Оккупационные власти создавали видимость закупок продовольствия, расплачиваясь оккупационными марками. Партизаны ничем не расплачивались. Считалось, что этим зачтется вина людей за нахождение на оккупированной территории.
Диверсионные действия партизан вызывали гнев и возмущение фашистской администрации, как в оккупированных районах, так и в самой Германии. Война есть война. В боях и в сражениях гибнут десятки, сотни, тысячи людей. Это воспринимается как необходимые жертвы борьбы с врагом. А гибель людей вдали от фронта, зарезанных на темной улице, застреленных среди белого дня, взорванных в квартире, в кинотеатре, подорвавшихся на мине, свалившихся под откос в поезде, отравленных едой воспринимается во всем мире однозначно как бандитизм.
Если это не так, то почему «благородные» действия чеченских экстремистов, ирландской республиканской армии, басков в Испании и других революционно-марксистско-фашистских групп вызывают гнев и возмущение у нормальных и неполитизированных людей, воспринимаются как терроризм и бандитизм? Действия социал-демократических большевистских групп перед революцией в России ничем не отличались от того, чем занимались мы.
Если партизаны (бандиты) неуловимы, то им хорошо помогает местное население. Получается война не с партизанами (бандитами), а со всем населением. Партизанские войны всегда заканчивались поражением тех, кто боролся с партизанами, то есть со всем народом.
