Супруга молчит, опустив руки, и это лишь подхлестывает царственный гнев Зевса.
– Слушай, богиня, да это даже не злость – аппетит! Чтобы его утолить, тебе пришлось бы высадить ворота Трои, разнести ее крепкие стены и поглотить несчастных живьем!
Судя по выражению лица Геры, она и не собирается опровергать это обвинение.
– Ну… э-э-э… – Громовержец заикается, подобно… впрочем, мужья, живущие в любом тысячелетии, уже поняли, о чем я. – Будь по-твоему. Но запомни, и запомни хорошенько, дорогая: наступит день, и я решу ради каприза погубить город, который мил тебе не меньше, чем мне, – прекрасный Илион. И когда кровь польется ручьями, даже не мечтай остановить мою руку.
Белорукая богиня делает три стремительных шага вперед; в этот миг она похожа на атакующего хищника или на гроссмейстера, прорвавшего ослабленную оборону противника.
– Да! В мире есть три города, которыми я дорожу: великий Аргос, Спарта, Микены, чьи улицы столь же широки и державны, как в твоей злосчастной Трое. Пожалуйста, можешь истреблять их в свое удовольствие, словно последний вандал. Я не скажу ни слова… Да и что толку? Сила на твоей стороне, господин мой. Однако не забывай, о Зевс: я тоже дочь хитроумного Крона и потому заслуживаю хоть немного почтения!
– Я и не спорю, – отвечает Кронид, опускаясь на место.
– Так давай уступим друг другу, – отзывается супруга медоточивым голоском. – Я послушаю тебя, ты меня; подадим добрый пример для меньших бессмертных! Поспеши, муж мой! На поле брани теперь затишье из-за идиотского перемирия. Постарайся, чтобы троянцы нарушили клятву и нанесли урон достославным ахейцам.
Щеки Зевса пылают. Поерзав на престоле и прочистив горло, он отдает приказ Афине, разинувшей рот от нетерпения:
– Ступай сейчас же на затихшее поле брани меж Троей и лагерем ахейцев. Проследи, чтобы троянцы нарушили клятву и нанесли урон достославным ахейцам.
– И в пылу победы бросились на аргивян, – добавляет Гера.
– И в пылу победы бросились на аргивян, – устало повторяет Громовержец.
Полыхает квантовая вспышка, и Афина улетучивается. Царственный Кронид с супругой покидают ассамблею, и прочие боги тоже начинают расходиться, негромко переговариваясь между собой.
Муза еле заметным движением пальца манит меня за собой и уводит прочь.
– Итак, Хокенберри, – произносит богиня любви, откинувшись на устланном подушками ложе.
Ослабленная гравитация подчеркивает прелесть ее роскошного, молочного, гладкого, точно шелк, тела.
Из Великого Зала Собраний Муза привела меня в полутемный чертог, освещенный лишь догорающим канделябром и неким загадочным предметом, подозрительно смахивающим на экран компьютера.
– Сними Шлем, – шепнула хозяйка.
Я с облегчением повиновался, хоть меня и трясло при мысли о том, чтобы снова стать видимым.
Тут вошла Афродита и возлегла на ложе.
– Ступай, Мелета, я тебя позову, – кивнула она, и Муза скрылась за потайной дверью.
Вот оно что! Мелета. Не одна из девяти, а одна из трех сестер, в которых верили прежде. Мелета отвечала за «упражнение», Мнема – за «запоминание», Аоиде же досталось…
– Я видела тебя в Зале Богов, Хокенберри. – Голос Афродиты мгновенно пробуждает меня от ученой задумчивости. – Стоило мне подмигнуть владыке Зевсу, и от тебя не осталось бы даже приличной горстки пепла. Квит-медальон, как ты знаешь, спасает от чьих угодно глаз, но только не от моих. Знаешь, почему ты здесь?
Афродита – моя покровительница?! Так это она велела хозяйке… Ну и ну. Я-то думал, что девять лет, два месяца и восемнадцать дней ни единое божество, кроме Музы, и не догадывалось о моем существовании. Как себя повести? Преклонить колени? Пасть ниц?
Я ограничиваюсь учтивым поклоном, стараясь не слишком пялиться на ее небесную красоту. На эти розовые груди, просвечивающие сквозь тонкий шелк, и мягкий изгиб живота, бросающий загадочные тени туда, где сходятся бедра. Вот зараза, вопрос уже вылетел из головы.
– Нет, богиня, – выдавливаю из себя в конце концов.
– Известно ли тебе, зачем профессор Хокенберри был избран для реинтеграции среди многих других? С какой целью все его рукописи сохранены в симплексе?
– Нет, богиня.
– Ты хоть имеешь представление о том, что такое симплекс, о жалкая тень смертного?
«М-м-м, что-нибудь вроде герпеса?»
– Нет, богиня.
– Симплекс есть простой геометрический математический объект, упражнение логистики, обособленно свернутый треугольник или трапецоид, – поясняет она. – Только в сочетании с многочисленными измерениями и алгоритмами, определяющими новые воображаемые пространства, творя и отбрасывая вероятные области n-пространства, плоскости вытеснения становятся обязательными кривыми. Теперь-то понимаешь, Хокенберри? Ясно, как этот факт применим к квантовому пространству, времени, к войне там, внизу, или к твоей собственной участи?
– Нет, богиня. – Мой голос дрожит. А что поделать?
Тихо шелестят шелка; на миг поднимаю взгляд и замечаю изящное движение гладких бедер и нежных рук; самая обворожительная женщина в мире меняет позу, устраиваясь поудобнее.
– Не важно. Несколько тысяч лет назад ты, а вернее, твой смертный прототип написал книгу. Помнишь, о чем?
– Нет, богиня.
– Повторишь еще раз, и я разорву тебя от промежности до макушки, а из кишок сошью новые подвязки. И это не поэтический образ. Теперь дошло?!
Попробуйте поговорить, когда во рту не осталось слюны.
– Да, богиня.
И как мне удалось просипеть ответ?
– Твой труд занял девятьсот тридцать пять страниц, посвященных одному-единственному слову – Menin. Сейчас-то вспомнил?
– Нет, бо… боюсь, что я все забыл, госпожа Афродита, но уверен, что вы абсолютно правы.
Я снова украдкой вскидываю глаза. Успеваю заметить: богиня улыбается. Ее подбородок покоится на левой руке, и кончики длинных пальцев касаются безупречно изогнутой темной брови. Какие у нее очи! Цвета лучшего коньяка.
– Гнев, – вполголоса изрекает Афродита. – Menin aeide thea…
[9]
Тебе ведомо, кому достанется победа, Хокенберри?
Ну и спросила. Хорош бы я был, если бы не знал исхода поэмы. Хотя, конечно, «Илиада» заканчивается ритуалом погребения Ахиллесова друга Патрокла,
[10]
а не падением Трои, в песнях не содержится и намека на гигантского коня, мимоходом упомянутого в «Одиссее», да еще в другом эпосе… Но если я заявлю, будто знаю, куда клонится настоящая война, а подслушанный нынче спор дал мне четко понять нерушимость Зевсова указа о том, чтобы не сообщать богам будущее, предсказанное вещим слепцом… То есть раз уж бессмертные сами не подозревают, чем огорошит их завтрашний день, а я возьму и скажу им, не сочтут ли это прямым вызовом Олимпу и самой Судьбе? Спесь – не совсем то слово, к которому тут питают нежные чувства. И еще: только Громовержец читал поэму от корки до корки, после чего лично запретил богам обсуждать любые события, кроме уже случившихся. И не говорите мне, что послать Кронида подальше – хорошая политика для выживания в здешних местах. С другой стороны, я целиком и полностью поверил, когда эта леди так мило пошутила насчет подвязок из человечьих кишок.
