В голове моравека теснилась тысяча вопросов типа: «Что вы сейчас пишете?», «Каково это – жить в городе, который вскоре охватит чума?» и «Существует ли тайная структура в цикле сонетов?» – однако все, на что он был способен, – это вспоминать Орфу.
– Я ведь пытался ему помочь, – изливал душу европеец. – А потом реактор «Смуглой леди» заглох, и батареи разрядились в пяти километрах от земли. Я как раз искал вход в одну из прибрежных пещер – подходящее место, чтобы укрыть подлодку.
– «Смуглая леди»? – прервал его Шекспир. – Так зовется ваше судно?
– Да.
– Умоляю, продолжайте.
– Мы с другом говорили о каменных лицах. Стояла ночь, мы причалили к берегу под покровом темноты, но я воспользовался прибором ночного видения и все подробно рассказывал. Орфу был еще жив. Подлодка производила достаточно О-два…
– О-два?
– Воздух. Так вот, я описывал товарищу гигантские каменные головы…
– Гигантские каменные головы? Статуи, верно?
– Мощные монолиты высотой под двадцать метров.
– Вы разглядели изваяния? – заинтересовался Бард. – Они изображали кого-то из вашего круга? А может, великого короля или завоевателя?
– Сказать по правде, они находились чересчур далеко, и я не разобрал черты.
Собеседники приблизились к широкому многоарочному мосту, застроенному трехэтажными зданиями. На улочке четырех метров в ширину, скорее смахивающей на туннель, толпы прохожих отчаянно старались разминуться со стадом овец, которое гнали в город с южных пастбищ. И вдоль всей дороги на острых кольях торчало множество человеческих голов – кое-где они уже высохли и мумифицировались, некоторые стали почти черепами, если не считать редкие клочья волос и клочки красноватой плоти, иные же поражали румянцем на щеках и еще не поблекших губах.
– Что это? – выдавил из себя Манмут, чувствуя, как холодеют органические внутренности.
– Лондонский мост. – Шекспир пожал плечами. – Поведайте же мне о вашем друге.
Устав глазеть на прославленного драматурга снизу вверх, моравек забрался на каменную стену, что служила перилами. На востоке громоздилась неприступная башня грозного вида – та самая башня из «Ричарда III», предположил капитан подлодки. «Я сплю или умираю от недостатка воздуха, – решил он про себя. – Однако не позволю этому сну прекратиться, не задав хотя бы одного главного вопроса».
– Вы уже взялись за свои сонеты, мастер Шекспир?
Драматург с улыбкой посмотрел на зловонную Темзу и обернулся на смердящий город. Повсюду лежали нечистоты, в лужах разлагались конские трупы, окровавленные части куриных тушек плавали в сточных канавах и плавно кружились в затхлых заводях. Маленький европеец давно уже вырубил все обонятельные датчики. Для него оставалось загадкой, как люди со здоровыми носами, не подлежащими отключению, способны выдерживать подобное издевательство.
– Откуда вам известно о моих первых опытах сонетов? – промолвил Бард.
Манмут по-человечьи пожал плечами:
– Обычная догадка. Так вы их начали?
– Я подумывал развлечься с этой поэтической формой, – признал драматург.
– А кто тот юноша, которому посвящены стихи? – спросил моравек, еле дыша от восторга. Неужели на его долю выпадет счастье разгадать тайну многих веков? – Уж не граф ли Саутгемптон, Генрих Ризли?
Актер Королевского театра заморгал от изумления и внимательно вгляделся в собеседника.
– Похоже, вы следуете за мной по пятам, крохотный Калибан.
Хозяин «Смуглой леди» кивнул:
– Стало быть, это он? Ризли?
– Его светлость встретит в октябре свою девятнадцатую осень, и говорят, нежный пушок над его губой уже превращается в жесткую щетину. Не очень-то годится для «юноши».
– Тогда Уильям Герберт, – высказался европеец. – Ему только двенадцать, и третьим графом Пембрук он станет через девять лет.
– О, вы умеете предвидеть будущие взлеты и падения? – с тонкой иронией изрек Шекспир. – Мастеру Калибану подвластен Океан Времени, а не одни лишь марсианские моря, которые мы здесь упоминали?
Манмут был слишком возбужден, чтобы отвечать.
– Знаменитое издание 1623 года вы посвятите Уильяму Герберту и его брату, а когда сонеты напечатают, на титульном листе будет стоять «г-ну У.Г.».
Драматург уставился на собеседника, как на порождение горячечного бреда.
«О нет, мастер Шекспир, в действительности это вы – предсмертный бред задыхающегося мозга», – подумал моравек. А вслух произнес:
– Мне просто любопытно, как можно иметь любовником юношу или мальчика.
К изумлению капитана «Смуглой леди», Бард выхватил из-за пояса кинжал и подвел острие прямо к шее существа.
– Есть ли у вас глаз, маленький Калибан, чтобы мне пронзить его?
Осторожно, боясь оцарапать долговременную плоть еще глубже, Манмут промолвил:
– Тысяча извинений. Я здесь чужой и незнаком с вашими обычаями.
– Видишь ли те три ближайших головы, насаженные на колья?
Моравек опасливо покосился:
– Вижу…
– Еще неделю назад их обладатели тоже были незнакомы с нашими манерами, – прошептал поэт.
– О да, понимаю. Я не желал оскорбить вас, сэр.
Грозный клинок скользнул обратно в кожаные ножны. Маленький европеец припомнил, что актеры всегда питали слабость к выразительным позам и цветастым выражениям. Хотя, конечно, заточенный кинжал не имел ничего общего со сценическим реквизитом. Как, впрочем, и ответ Шекспира не был отрицанием – в подлинном смысле слова.
Собеседники одновременно повернулись к Темзе. Чудовищно огромное рыжее солнце нависло над рекой в закатной дымке. Шекспир заговорил, негромко и мягко:
– Если я когда-нибудь и напишу сонеты, о Калибан, то лишь исследую в них заново свои ошибки, слабости, сделки с совестью, тщеславие и мучительные неясности жизненного пути – подобно тому, как мы щупаем языком окровавленную дырку в десне после стычки в таверне. Поведайте же мне о гибели своего друга, этого Орфу с Ио.
Манмут не сразу уловил суть вопроса. Ах да…
– Я не смог завести «Смуглую леди» в одну из прибрежных пещер. Пытался, но не смог. Реактор внезапно вырубился, и мы остались без тока. Подлодка проплыла еще чуть-чуть, менее четырех морских миль, я опустошил емкости с балластом, и все-таки мы затонули в трех километрах от берега.
Он бросил взгляд на поэта. Казалось, тот слушает очень внимательно. Стены домов за его спиной окрасились неповторимым алым цветом заката на Темзе.
– Я выбрался наружу, переключился на автономное дыхание и нырял несколько часов подряд, – продолжал Манмут. – Инструментов почти не осталось: нагрудный фонарь, немного ацетилена да пальцы манипуляторов. Я не сумел ни вскрыть двери отсека, ни расчистить завалы в затопленном коридоре. Какое-то время Орфу поддерживал со мною связь – пока внутренние системы подлодки не отказали окончательно. Знаете, в его голосе не слышалось ни беспокойства, ни страха, только усталость… страшная усталость. До последней минуты. Там, внизу, было очень темно. Вроде бы я потерял сознание. Наверное, так и лежу теперь на дне марсианского океана, скончавшись вместе с Орфу. Или же медленно умираю, и клетки органического мозга в предсмертном всплеске активности рождают видение о нашем разговоре.
