Припомнив наставления Елены, отыскиваю самого маленького, заворачиваю в красную накидку одного из убитых стражей. Остается лишь незаметно исчезнуть. Рок Илиона в наших руках.
И тут-то моему спутнику приходит на ум дикая блажь: он желает начать грабеж немедля, безотлагательно, сразу же! Не смог устоять перед блеском сокровищ, похотливый дурень. Десятью годами, политыми кровью и потом товарищей, готов был пожертвовать ради жалких пригоршней злата.
Однако я… разубедил его. Поставил палладий на пол, вытащил меч и… Не стану описывать, как именно мне удалось помешать его алчности завалить нашу миссию. Битва была краткой. Ладно, расскажу, если вы настаиваете. Сказать по чести, благородным поединком там и не пахло. Никакой aristeia, одна военная хитрость. Предлагаю владыке Аргоса избавиться от зловонных одеяний, а пока сын Тидея путается в складках своего наряда, беру золотую глыбу поувесистей… Удар по голове – и простак вырубается.
Поверьте, мало приятного – удирать по смрадной трубе со статуей под мышкой и здоровенным обнаженным телом, болтающимся на плече.
Впрочем, через городскую стену я бы вряд ли его перекинул. Каюсь, меня так и разбирало бросить парня в луже дерьма у выхода из трубы, но герой вовремя очнулся. Он достаточно быстро согласился покинуть город вместе со мной. Удирали мы тихо. Очень тихо. А Диомед не разговаривал со мной до вечера. И всю неделю. Даже после нашей победы и разорения Трои ни слова не проронил.
Да и я с ним не беседовал.
После той вылазки мы тщательно запрятали палладия в аргивском стане и, зная, что дни Илиона теперь сочтены, принялись делать огромного деревянного коня. Фигура была нужна сразу для трех целей. Прежде всего я придумал спрятаться в ней вместе с отборными воинами, дабы таким остроумным способом проникнуть в город. Кроме того, чтобы затащить нашу жертву Афине к себе за стену, троянцам потребовалось разобрать верх Скейских ворот, а древние предсказания сулили Илиону погибель лишь тогда, когда палладий покинет Трою, а перемычка главных врат будет сломана. В-третьих, как я уже упомянул, мы хотели замолить перед Палладой грех похищения статуи. Конь подходил идеально: богиня обожала лошадей. Она даже лично взнуздала и усмирила крылатого Пегаса для Беллерофонта и вообще не упускала возможности насладиться лесными скачками.
Вот, друзья мои, вы и услышали коротенький рассказ о том, как был похищен палладий и пала священная Троя. Надеюсь, я доставил вам хоть немного удовольствия. Вопросы есть?
Переглянувшись с Харманом, Ада прочла в его глазах отражение собственной мысли: «И это называется коротенький рассказ?!»
– Да, у меня вопрос, – подал голос Даэман.
– Пожалуйста, – кивнул сын Лаэрта.
– Почему ты называешь город то Троей, то Илионом?
Одиссей закатил глаза, поднялся, взял из багажника соньера свой меч и скрылся в чаще.
24
Илион. Индиана. Олимп
Зевс разгневан. Громовержец и раньше бывал не в духе, однако на сей раз он очень, очень, очень, просто ужасно зол.
Верховный отец Олимпийцев буквально влетает в разгромленную палату, дико озирается и, заметив на мокром полу бледное тело дочери, на котором извивается клубок червей, молниеносно разворачивается ко мне. О нет. Шлем Смерти подвел, как пить дать. Уверен, что Зевс видит сквозь любые магические изобретения Аида – видит меня. Его серый взгляд, леденящий в жилах кровь, задумчиво задерживается на несколько секунд – а затем решительно отворачивается. И Томас Хокенберри, профессор Индианского университета, пару часов как выбравшийся из теплой постели Елены, остается в живых.
Предплечье и нога покрыты жуткими синяками, но главное – кости целы. Затянув потуже спасительный капюшон, осторожно пробираюсь через толпу богов к выходу. Есть лишь одно место, не считая спальни в покоях Париса, куда мне сейчас хочется. И я квитируюсь к подножию Олимпа, в казармы схолиастов.
Привычно шагаю в свою спальню и прямо в действующем Шлеме валюсь на голую кровать. Боже, какой долгий день остался позади. Не говоря уже о ночи. И разумеется, утре. Человек-невидимка забывается мертвецким сном.
Пробуждаюсь от страшных воплей и ударов грома на нижнем этаже. Пулей выскакиваю в коридор. Схолиаст по имени Бликс проносится мимо, едва не сшибает меня, прозрачного, с ног, на ходу объясняя коллеге Кэмпбеллу:
– Это хозяйка! Явилась сюда и всех убивает!
Казармы охвачены огнем. Стоит мне укрыться под лестницей, как рядом пролетает Муза – та самая, наша, Мелета – и мечет в немногих уцелевших зигзаги чистой энергии. Да-да, окаянные молнии, вошедшие в поговорку, но оттого не менее губительные для беззащитной человечьей плоти. Бликсу не спастись. Я ничем не могу помочь ни ему, ни остальным…
Найтенгельзер. Флегматичный схолиаст был мне все эти годы единственным другом. Тяжело задыхаясь, бегу в его комнату. Мрамор исцарапан и покрыт сетью трещин. Деревянные перекрытия обуглились, стекло в окне оплавлено, однако обгоревшего тела нигде нет. Ни в холле, ни в коридорах я не заметил среди гор опаленных трупов никого, кто бы напоминал дородного Найтенгельзера. С третьего этажа доносятся последние вскрики – и все смолкает, кроме бушующего пламени. Через окно мне видно, как голографические кони галопом уносят Музу вдаль. Благодарение судьбе, ибо я так сильно кашляю от едкого дыма, что хозяйка непременно услыхала бы. Сгибаясь пополам, утирая слезы, с трудом преодолеваю безумный ужас: нужно четко вообразить ту самую улочку, где мы с коллегой подкрепились утром. Хватаю квит-медальон, поворачиваю диск и переношусь в Илион.
Схолиаста в забегаловке нет. Нет его и на поле битвы, по крайней мере на излюбленном уступе, откуда открывается отменный вид на троянские рати. Гектор и Парис во главе троянцев успешно преследуют отступающих аргивян. Где же ты, друг? Поразмыслив, квитируюсь в тенистое местечко за греческим тылом – пару раз мы сталкивались там, подле глубоких рвов и частокола.
Так и есть: я обнаруживаю коллегу в обличье Долопа, сына Клития, – через несколько дней, если верить Гомеру, парня ждет гибель от меча Гектора. Даже не думая менять собственную нелепую наружность, срываю Шлем Аида и предстаю перед товарищем.
– Хокенберри! Ты что…
Бедняга шокирован моей профессиональной небрежностью, а также потрясенным видом окружающих ахейцев. Привлечь к себе внимание – последнее, чего может желать схолиаст… ну разве что быть испепеленным до черных головешек. Неизвестно, какая муха укусила нашу мстительную хозяйку, но внутренний голос подсказывает, что моя выходка в лечебнице неким образом причастна к этой Варфоломеевской ночи.
– Уходим отсюда! – ору я сквозь грохот металла, ржание лошадей и оглушительный шум колесниц.
Вокруг клубится пыль, однако мы видим, как греческие ряды подаются под вражеским напором.
– О чем ты? Нынче такой важный день! Парис и Гектор…
– Начхать на твоего Париса! – выкрикиваю на чистом английском.
