Лейтенант ощущал, что в нём рождается злость – какая-то опустошающая, вязкая, которая долго не проходит, возникнув один раз, она прочно сидит в человеке, сопровождает его во всех делах… Может, это, конечно, и не так, может, это со временем и исчезнет, но сейчас Чердынцев чувствовал, что все его поступки сопровождает именно это ощущение.
Свернуть бы голову тому, кто всё это затеял… Только вот кто это затеял? Гитлер? Риббентроп? Геббельс? Или кто-то из наших? Этого Чердынцев не знал. Хотя бы одним глазком заглянуть в свежую газету, он тогда бы сориентировался, понял, что происходит и что надо делать…
Но свежих газет не было, – вообще никаких газет не было, связи со своими тоже не было. Вот и плелись они с маленьким бойцом вслепую, не зная, что происходит, где наши и вообще, стоит ли Россия на этой земле или нет? И куда прут немцы? На Сморгонь? На Молодечно? Или целят на Москву?
– А верно говорят, что Наполеон книжки писал? – на одном из привалов спросил маленький солдат.
– И чего дался тебе этот Наполеон, Ломоносов? – лейтенант недобро сощурился. – И без Наполеона головной боли достаточно.
– Так интересно же!
– Говорят, что да, писал… Вроде бы даже у него роман есть. Только неудачный – мало кому он показался интересен…
– Всё равно приятно.
– Пустячок, а приятно. Но чаще он строчил приказы, распоряжения по армии, да любовные послания своим дамам.
– Он француз или еврей? А, товарищ лейтенант? – неожиданно спросил Ломоносов. Мастером он всё-таки был по всяким загогулистым вопросам. Вряд ли кому придёт такое в голову: Наполеон – и еврей!
– А какая разница, Ломоносов? Это что, для истории имеет значение?
– Не имеет, но интересно.
– Мне бы твои заботы, Ломоносов!
– Извиняйте, товарищ лейтенант, ежели что не так…
– Да всё так, – с досадою махнул рукой Чердынцев, – если б только всё ладилось.
– Может, мы напрасно бросили мотоциклетку, а?
– Решение было правильным, Ломоносов. Иначе б мы просто выдохлись, пока тащили мотоцикл. А если бы немцы встретились – мы, обессиленные, никакого сопротивления оказать не смогли бы… Так, вопрос этот даже не обсуждается.
– Понял, товарищ лейтенант. А у Наполеона баб много было?
– Много. В основном походных. Употреблял он их между сражениями, не снимая с себя ботфортов…
– Вот-вот, про это у нас в деревне тоже говорили.
– Подъём, Ломоносов! Пора двигаться дальше.
Маленький солдат нехотя поднялся с травы, на которой лежал, пробормотал, жалея самого себя:
– Ох, мама, роди меня обратно!
Вечером того же дня, уже в сумерках, они снова обнаружили на лесной дороге два разбитых автомобиля. Тупомордые, окрашенные в зеленовато-серый цвет – ни одной блестящей детали, всё тусклое, глазу задержаться не на чём, такой, собственно, и должна быть боевая техника, – с крестами на кабинах, они были подорваны гранатами.
Чердынцев, увидев подбитые грузовики, обрадовался несказанно, хлопнул ладонью о ладонь, будто болельщик на стадионе во время матча:
– Мы не одни кукуем на этой земле, Ломоносов! Есть ещё советские бойцы!
Маленький боец словно бы и не услышал лейтенанта, шумно фыркая, потянул носом:
– Я вот о чём думаю… А мы ничем тут не разживёмся?
– Вряд ли. Всё, что можно было взять, забрали те, кто превратил эти грузовики в горелое железо.
– Да, – шмыгнул носом маленький солдат, – едой тут действительно не пахнет. А вот бензинчик в баках есть. Эх, мотоцикл бы нам сюда!
– Мы же договорились, Ломоносов, о мотоцикле больше ни слова. Это приказ, – лейтенант передёрнул затвор автомата. – Подожди-ка, Ломоносов!
Прижимаясь к борту машины, он обошёл её, потом совершил короткий бросок ко второй машине и, прижавшись к её борту, обтянутому брезентом, на несколько мгновений застыл… Что-то там обнаружил лейтенант, а что именно – не было понятно. Маленький солдат также передёрнул затвор.
В воздухе висел, никак не мог рассеяться запах короткого жёсткого боя: пахло гарью, спаленной селитрой, капустной кислятиной взрывчатки, сожжённой плотью, кровью – сложный запах боя ни с чем не перепутаешь, один раз познав его, человек будет потом помнить этот сложный страшный дух уже всю оставшуюся жизнь.
Лейтенант, продолжая прижиматься к борту машину, сделал ещё несколько шагов, потом, пригнувшись, выглянул из-за капота грузовика.
Перед капотом, на окровавленной траве, уложенные в рядок, лежали убитые немцы. Один, два, три… В стороне, лицом вниз, лежал ещё один фриц, четвёртый. Чердынцев опустил автомат. На шестой заставе так же были оставлены убитые гитлеровцы – почерк вроде бы один и тот же. Нет, не один!
Действовали разные группы. Не хоронить же гитлеровцев, в конце концов, – волки, лисы, разные лесные звери и зверьки, охочие до мертвечины, подберут всё, даже костяшек потом не удастся найти, останутся только пуговицы, пряжки от ремней, железные набойки от сапог, да вставные зубы, ещё – куски ткани, и всё. Оружия у убитых не было – забрали нападавшие. И документов не было – любой мало-мальски грамотный военный знает, как иногда может пригодиться бумажка с фиолетовой печатью, отобранная у врага, и тем более – трофейная карта с нанесёнными на неё значками, хорошо понятным грамотным штабистам.
– Наши находятся где-то недалеко, – сказал лейтенант маленькому солдату, – очень недалеко… Далеко они просто не могли уйти. Пошли скорее, может быть, догоним?
– Одну минуту, товарищ лейтенант, я по куску брезента с машины срежу. Чтобы ночью было, на чём спать.
– Молодец, Ломоносов, соображаешь, – похвалил Чердынцев, – действуй!
На нехитрую операцию эту понадобилось ровно полторы минуты.
– Вперёд! – скомандовал Чердынцев и перепрыгнул на противоположную сторону дороги, врубился в кусты, одолел одну густую гряду, за ней вторую, увидел тропку, пробитую многими ногами в траве. Понял: именно по этой тропе ушли люди, напавшие на немецкие грузовики.
Ломоносов бесшумно двигался за лейтенантом. Чердынцев оглянулся, спросил, растянув губы в улыбке:
– Ну как, обедом нигде не попахивает?
Маленький солдат отрицательно мотнул головой:
– Никак нет, товарищ лейтенант. Глухо, как в танке.
– Ладно, пошли быстрее!
Они ещё долго шли по этой тропке, километра два, пока примятую ногами полоску не стало видно – всё поглотила темнота.
Марш-бросок не удался, лейтенант обескураженно махнул рукой и свернул в сторону, подальше от дороги – надо было выбирать место для ночлега – какую-нибудь глухую поляну, окружённую кустарником, чтобы к ней нельзя было незамеченно, без всякого звука-грюка подобраться.
