– Это вам, товарищ лейтенант, по общему решению собрания. На пробу.
– Вообще-то по правилам, Ломоносов, раков положено есть в месяцы, в названии которых есть буква «р»…
– А наша страна, товарищ лейтенант, живёт не по правилам, поэтому нам всякие параграфы – не указ. Мы можем трескать раков и в июле. И в июне с маем и августом тоже. Не дожидаясь сентября.
– Так по каким же канонам живёт, Ломоносов, страна, если не секрет?
– Не знаю. По чьему-нибудь хотению. Или велению, – маленький солдат перекинул рака лейтенанту. – Ешьте, пока горячий. Иначе будет невкусным.
Лейтенант отломил у рака клешню. Мяса в клешне, конечно, с гулькин нос, но пахнет оно нежно, дразняще вкусно, собирает во рту слюну.
– И соли возьмите, присыпьте малость, – посоветовал Ломоносов, – без соли слишком пресно. – Сам он времени не терял, расправлялся уже с третьим клешнястым. – А раков по правилам, когда с пивом, едят так, товарищ лейтенант, – он выхватил из угасшего, но ещё горячего костра очередного рака, перекинул из руки в руку, любовно подул ему на спинку. – Отделяют вначале одну клешнявку, очищают её от скорлупы и съедают, – маленький солдат продемонстрировал, как это делается, – потом точно также поступают со второй клешнёй, – Ломоносов сладко почмокал губами. – Потом отрывают мелкие лапки – в них тоже есть вкусное мясо, хотя и мало.
Откуда только всё это знал паренёк из провинциальных Холмогор, в которых даже своего пивзавода не было? Проделывал Ломоносов это так самозабвенно, одухотворённо, так вкусно чмокал губами, что лейтенант не выдержал, тоже почмокал губами и взялся разделывать очередного рака уже по правилам.
– Далее разламываем рака пополам, – маленький солдат с хрустом превратил целого рака в две половинки. – Хвост оставляем напоследок, а сами пока разбираемся с грудкой, – он отложил рачью шейку в сторону, пальцем выгреб из скорлупы, как из маленькой бочки жёлтую кашицу, стряхнул её в траву. – Это несъедобно. А вот это очень даже съедобно, – маленький солдат выскреб из панциря белую прослоечку. – Это целебное рачье сало. Очень вкусное. И полезное. Следуем дальше, – Ломоносов разъял грудку на две части, верхнюю, роговую, отшвырнул в сторону – здесь уже ничем нельзя было поживиться, нижнюю показал командиру: – Отсюда следует высосать сок…
Он с шумом, будто мозговую косточку, обсосал рачью грудку, покусал её зубами, выжимая остатки, мелкие давленые дольки мяса также отбросил в траву – ночью сюда набежит разная здешняя живность, повылезшая из нор, всё доест шустрая, ничего не оставит. Взял в руки рачью шейку, чмокнул в неё губами:
– А это самое вкусное, что есть в господине раке – хвост.
– Шейка, – поправил его лейтенант.
– Чего? – не понял маленький солдат.
– Рачий хвост называется шейкой. Не слышал никогда?
– Может быть, и слышал, но не помню, – Ломоносов точными короткими щипками очистил шейку и отправил в рот белый сочный кусок, изогнувшийся бубликом, воскликнул восхищённо: – Ах!
– Что, до печёнок пробирает?
– До мочевого пузыря, товарищ лейтенант!
Несмотря на то что долгих стоянок они нигде не делали – такое решение было принято лейтенантом, на озере провели два с половиной часа, помылись, побрились, постриглись, высушили мокрое бельё, потом быстро, слаженно, не говоря друг другу ни слова, поднялись и двинулись дальше. Задача перед ними по-прежнему стояла одна – догнать своих. Только вот свои удирали что-то уж больно быстро – не догнать. Сколько ни пробовали Чердынцев с Ломоносовым дотянуться до них, обнять людей в родной красноармейской форме – не получалось…
И дней пятнадцать уже не слышно никакой тяжёлой стрельбы – ну хоть бы в далёком далеке громыхнула пушка крупного калибра, либо рявкнула гаубица – ничего этого нет. Тихо на здешней земле. И полицаи в сёлах… Значит, находятся лейтенант с маленьким солдатом в глубоком немецком тылу. Полицейские, опивающиеся самогоном в деревенских домах, щупающие разных кумушек, вдовушек, да молодых баб – лишнее тому подтверждение. Выходит, немцы нацелились осесть здесь надолго, может быть, даже навсегда.
Чердынцев почувствовал, что у него произвольно, сами по себе, сжались зубы, он даже услышал тихий скрип, мотнул головой, успокаивал себя: всё это эмоции, эмоции, эмоции, а от эмоций надо избавляться – фрицев надо бить с холодным сердцем, горячку не пороть, разные душевные всхлипы будут только мешать.
Лейтенант легко давил сапогами песок, перепрыгивал через кусты и куртины, подбивал носками разную лесную гниль, старался изгнать из души муторную, какую-то иссасывающую печаль – в душе не должно быть слабости, – и думал о том, почему же мы уступили немцам, почему позволили им так далеко забраться на нашу землю? Вопросы, вопросы… Нет на них ответа. Ни Чердынцев, ни спутник его так толком ничего не знали о происходящем – то ли война это, то ли провокация, то ли ещё что…
Когда они оказывались около больших дорог, то пробовали сделать засаду – может быть, повезёт, опрокинут какого-нибудь одинокого мотоциклиста, поживятся хлебом и консервами, но все попытки были тщетными. Дороги были либо пусты, либо плотно забиты техникой и орущими весёлыми солдатами вермахта – опьянены те были лёгкой победой, война им по-прежнему казалась приятной, вызывающим хмельное настроение блицем, вот и распевали в кузовах грузовиков лихие песни, вот и развились, но кузова машин вояки не покидали, – в общем, отбить какого-нибудь полоротого немчика с ранцем, туго набитым мясными консервами, никак не удавалось.
Чердынцев тихо матерился и, работая руками, ногами, коленками, бедрами, отползал от дороги в лес, там отряхивался и бросал мрачно, стараясь не глядеть в глаза маленькому солдату – неудобно перед ним было:
– Сплошная непруха у нас с тобою, Ломоносов! Не везёт.
Тот успокаивал лейтенанта:
– Ничего, в один момент нам обязательно повезёт, вот увидите… Судьба, она ведь как шлагбаум – полосатая: полоска чёрная, полоска белая. Кончится чёрная межа – начнётся межа белая, – Ломоносов говорил, как философ, в чём-то он был убеждён внутренне, что-то изобретал на ходу, что-то извлекал из своей памяти – слышал в прошлом и запомнил, старался, чтобы голос его звучал твёрдо – только так, дескать, может быть и больше никак.
Чердынцев согласно кивал, но в «философские чтения» не втягивался – пустое всё это, болтовня, утешение для души… А душу утешать не этим надо. Не «ля-ля про тополя» нужны, а дело. Всякий человек в немецкой военной форме, попадающийся им на глаза, – это нарушитель государственной границы. А нарушителей надо уничтожать.
В двадцатых числах июля, в чёрном, посечённом снарядами лесу, они наткнулись на избушку заготовителей – рядом с избушкой, на земле, подоткнутые с двух сторон толстыми крепкими кольями, лежали десятка три лесин с обрубленными ветками и отпиленными макушками.
Избушка была поставлена в месте, выбранном с умом – и большая дорога пролегла недалеко, и вода находилась рядом – из-под старого гигантского выворотня вытекал чистый холодный ключ. Кто-то, умелый, заботливо вырыл в земле неглубокую яму и обложил её деревом, получилась купель, из которой можно было брать воду. И от ветров всех домишко был хорошо прикрыт…
