Вот что надо Ломоносову – малина. Она же – лучшее средство от всех простуд, от кашля, озноба и холодного пота, это известно ещё со времён царя Гороха Гороховича. Лейтенант повесил автомат на плечо и стащил с головы фуражку…
Минут через двадцать фуражка была полна. Из малины ведь и чай можно сварить, и насушить её на будущее – всякое ведь может случиться, пока они будут идти на восток, и просто так пожевать, кинув в рот десяток ягод для укрепления организма – это вообще большое удовольствие. Лейтенант раздавил во рту несколько ягод, подивился их нелесной сладости – такая малина растёт только в садах, – проглотил. Никакого «цукера» к чаю не надо.
Отнёс ягоды в избушку, взял пилотку маленького солдата, высыпал малину туда. Горка получилась внушительная. Потряс солдата за плечо.
– Иван, очнись! Подкрепись малиной.
Ломоносов просипел в ответ что-то невнятное, вдавился затылком в сухую траву и затих. Он спал.
Лейтенант снова отправился в малинник. Солнце сделалось бордовым, приобрело нехороший синий налёт, словно бы обещало дождь и холода, от деревьев отделились длинные недобрые тени, способные родить в душе тревогу, страх, что-то гнетущее. Человек часто поддаётся колдовскому нажиму природы, скисает, забирается в самого себя, будто в некую ракушку, пробует укрыться там, но ни покоя, ни спасения не находит, ему делается ещё хуже.
Неуютно стало в лесу – что-то произошло, пока лейтенант ходил в избушку, всего несколько минут назад это было, а как всё изменилось, даже воздух стал другим. Чердынцев взял автомат наизготовку и встал под ствол дерева, в тень. Прислушался. Как обычно, трещат озабоченные предстоящей ночью птицы, в их голосах нет ничего тревожного, в стороне, в сотне метров отсюда, волной прошёл ветер, посшибал с веток листья, на большее силы у него не хватило, через полминуты ветер утих… Вот заполошно заверещали две сороки, они, будто часовые, сидели на деревьях, одна сорока на одном, вторая несла караульную службу метрах в восьмидесяти на другом – заголосили сороки дружно, словно по команде – значит, что-то увидели. Похоже, сюда кто-то шёл.
Обеспокоенно обернулся в сторону избушки – видна ли? Та едва просматривалась среди деревьев, на неё медленно наползала вечерняя тень.
Невдалеке тихо треснула ветка. Непохоже, чтобы это был человек. Человек обычно идёт тяжелее, увереннее, шума производит больше. Лейтенант задержал в себе дыхание, обратился в слух. Сюда действительно кто-то шёл… Но кто?
Вот в малиннике, в дальнем углу, у самого края дрогнули несколько зелёных веток, на мгновение затихли, потом снова дрогнули.
Кто-то пришёл за малиной. Не медведь ли?
Лейтенант, едва касаясь ногами земли, передвинулся к следующему стволу – к худосочной, искривлённой посередине сосне с сухими истончившимися ветками, потом переместился к зажатому клёну, пытающемуся пробиться наверх, на простор. Двигался он так, как двигался бы охотник, тот же Ломоносов, ещё в детстве одолевший различные промысловые премудрости и прежде всего одну из них, может быть, не менее важную, чем умение стрелять, – науку беззвучно передвигаться по лесу.
Хоть и пытался Чердынцев передвигаться незаметно, бесшумно, а оказалось, есть существа более сторожкие, чем он.
– Ой! Дядьку! – послышался тоненький девчоночий голос.
– Где?
– Да вон, за деревом.
Подойти незамеченным не удалось, лейтенант опустил автомат и, крякнув досадливо (не воевать же ему с двумя сопатыми деревенскими девчушками), вышел на открытое место. Присел.
Девчонки хоть и были маленькие – из-за разросшихся стеблей малины не видно, – а сообразительные, серьёзные, с печальными взрослыми глазами.
– Вы откуда, дядьку? – спросила одна из них, конопатенькая, с яркими гороховыми глазами и крупными, чуточку скошенными по бокам зубками.
Чердынцев повёл подбородком в сторону заходящего солнца:
– Оттуда!
– Давно идёте? – полюбопытствовала девчушка.
Лейтенант не ответил, прищелкнул пальцами – словно бы обрезал девчушку и, как в Одессе – вопросом на вопрос:
– Вы из деревни?
– Да.
– Далеко до неё?
– Не очень. Мы за сорок минут добегаем.
– Молодцы, – похвалил лейтенант, – шустрые. Немцы в деревне есть?
– Есть, дядьку. Немного. Человек десять.
– Лютуют?
– Не-а. Смирные, как куры. Песни по вечерам поют, да на губных гармошках играют. Интересно, – неожиданно призналась девчонка, улыбнулась широко, лицо от улыбки расцвело, обрело женственность, сделалось красивым. Когда вырастет девчушка, местные парубки, наверное, штабелями будут укладываться на улице.
– У меня товарищ занемог, – лейтенант повёл головой в сторону избушки, – лекарств нет… У вас в доме есть какие-нибудь лекарства?
– Не-а, – девчушка отрицательно мотнула косичками. – Если только сода… Но это не лекарство.
– У него температура… Как сбить температуру и чем сбить… – Чердынцев дёрнул головой озабоченно, будто поймался за что-то и не ведал теперь, как с зацепа этого слезть, – не знаю.
– У нас, дяденька, лекарств два – зимой отвариваем хвою, в ней много чего полезного водится, летом пьём настои ромашки…
– Помогает?
– Помогает.
Выходит, Чердынцев правильно поступил, сварив чай для маленького бойца из аптекарской ромашки. В аптеках её, сушёную, продают в огромных количествах, в больших бумажных пакетах, украшенных чернильными печатями.
– Хотите, мы поможем нарвать вам ромашки? – предложила девчушка.
– Не надо. Ромашку я знаю. В лицо, – лейтенант печально рассмеялся.
– Вы, наверно, голодный, дядьку? – догадалась девчушка. – Есть хотите?
Неудобно было отвечать на этот вопрос, на душе сразу делается невесело. Чердынцев промолчал.
– Мы с Катькой завтра принесём вам хлеба, – сказала девчушка. – Ждите нас здесь.
– Подружку твою, значит, Катей зовут… А тебя?
– Нюркой.
– Нюра. Полное имя – Анна. Так?
Девчушка улыбнулась.
– Никто меня так не зовёт. Только Нюркой, – она неожиданно сыро вздохнула, словно бы доля у неё была скорбной, совсем незавидной, сплошь в сырости да в слезах, было сокрыто в этом вздохе что-то знающее, мудрое, бабье. Лейтенант не выдержал, улыбнулся Нюрке ответно. Всё-таки нет в мире таких отзывчивых, нежных, всё и вся понимающих, готовых в любую минуту прийти на помощь людей, как в России.
– Хорошо, Анна, я буду ждать тебя, – серьёзно и строго произнёс Чердынцев. – Если кто-нибудь согласится продать продукты, мы купим…
– Рубли у нас уже не ходят, – другие деньги, – сообщила Нюрка. – Немецкие. Марки.
– Немецких денег у нас нет, пару раз попадались – выбросили. Не думали, что пригодятся.
