– Вперёд, вперёд! – продолжал подгонять людей Чердынцев, сердце у него сжималось от боли – неужели не попадётся место, где они смогли бы занять круговую оборону?
А лай овчарок раздавался уже совсем рядом.
– Не отставать!
Холодный воздух раздирал Чердынцеву грудь, слюна во рту скатилась в липкий, противно-сладкий комок, дышать было нечем.
Под ногами хрустел мелкий обледенелый снег, с громким треском ломалась окостеневшая до железной жёсткости трава, в некоторых местах снега не было вовсе, бежать там было легче. Наконец-то стволы деревьев начали полого уходить вверх. Вот оно, место, где можно дать бой!
Лесная макушка, обрамлённая деревьями – соснами и елями, была гола, как лысина Карабаса-Барабаса, более того – она была украшена глубоким рвом – на лысине ещё летом неведомые бойцы вырыли длинный окоп, – похоже, прикрывали проход своих к реке. А река текла внизу, под лесом, хорошо видная с крутого берега – чёрная, припыленная лёгким паром, извилистая.
Вовремя подвернулась отряду лесная макушка эта, вовремя. Подарок судьбы, не иначе, кто-то из отряда Чердынцева крепко молился за это.
Лейтенант спрыгнул в заснеженный, забитый палой листвой и снегом ров, скомандовал:
– Рассредоточиться по всей длине рва, приготовиться к бою! Стрелять только по моей команде!
Бойцы тяжело, кто кубарем, кто грузным усталым мешком, одышливо вскрикивая, сопя, попадали в ров. Это была настоящая траншея, глубокий окоп с выдвинутыми вперёд гнёздами пулемётчиков и ходами сообщения.
– К бою! – лейтенант сбросил с руки нитяную рыжую перчатку – нашёл в ранце у убитого унтера, подышал на пальцы. – Рассредоточиться по окопу!
Лай собак сделался ещё громче, он подогнал тех, кто совсем не имел сил, чтобы подняться со дна окопа… Поднялись все, никто не остался успокаивать дыхание, лёжа на палой листве. Чердынцев ощутил, как в нём возникло что-то благодарное к этим людям: он зависел от них, они зависели от него, всё было взаимосвязано. Он ещё раз подышал на пальцы и натянул перчатку на руку.
Немцы вынеслись на макушку внезапно – хоть и ожидали их бойцы Чердынцева, а всё равно появление их было неожиданным: вначале выскочили три злобно рычащие овчарки с туго натянутыми ременными поводками, за ними – сытые солдаты в коротких шинельках и низеньких, с широкими раструбами, сапогах. Овчарки потянули своих хозяев прямо к траншее.
Когда до траншеи оставалось метров пятнадцать, Чердынцев скомандовал негромкий спокойным голосом:
– Огонь!
Голос прозвучал едва слышно, но его услышали все. Громыхнул винтовочный залп, следом зачастили автоматы.
Одна собака ткнулась головой в снег и больше не шевельнулась – очередь прошила её насквозь, вторая, взвизгнув, подпрыгнула и проехалась всем телом по мелкой белой пороше, соскребая её до земли, третья упала на брюхо и, скуля, взлаивая убито, поползла в сторону, что было силы натягивая повод и выкручивая голову из ошейника.
Несколько немцев легли на землю вместе с собаками, задние же, не попавшие под пули, проворно скатывались с лесного взлобка вниз.
Сделалось тихо. Было слышно, как внизу, около чёрной дымящейся реки возбуждённо кричат вороны: всякая стрельба означала для них, что будет пожива. Чердынцев вновь стянул с правой руки перчатку, сделал это зубами, подышал на пальцы: что-то уж очень они мёрзли.
– Бижоев! Ерёменко! – громко позвал лейтенант.
Пригибаясь, толкая бойцов, в некоторых местах едва не вываливаясь из траншеи – так она оказалась забита, – к нему приблизились вызванные.
– Сейчас немцы полезут снова, – сказал лейтенант, – попытаются обойти нас. Отправляйтесь на фланги, держите их. Ты, Бижоев, левый, а ты, Ерёменко, правый.
Бижоев молча козырнул, Ерёменко сделал то же самое и, хрустя снегом, мороженой листвой, бойцы поспешили занять точки на флангах. Со стороны реки немцы, конечно, вряд ли полезут – не дело, а вот с флангов надавить могут.
Долго ждать себя гитлеровцы не заставили – минут через пять снова по-сорочьи застрекотали автоматы, из-за деревьев выскочили несколько человек и короткими перебежками, падая и поднимаясь, побежали к окопу. Окоп молчал, и это молчание подбодрило немцев, они неожиданно дружно, горласто, начали что-то орать, и тогда Чердынцев махнул рукой, подавая команду.
Грохнул дружный залп. Голая плешина, подступавшая к траншее, мигом опустела. Лишь несколько человек остались подёргиваться на жёстком, окрашенном кровью снегу, да ещё один фриц пытался уползти с этого страшного места в лес.
Обер-лейтенант, оставшийся на дороге, попытался тем временем действовать, дал две красные ракеты – сигнал, что просит помощи, потом сигнал повторил – рассчитывал, что ракеты увидят в ближайшем селе, где есть комендатура, но те ракеты не увидели, и тогда он послал в село Стебеньково – на карте обер-лейтенант с трудом прочитал мудрёное русское название, – грузовик с водителем, рассчитывая, что взвод, стоявший в селе, на этом же грузовике и приедет на подмогу.
Стрельба, то возникавшая в лесу, то стихавшая, вызывала у него беспокойство: что-то там происходило не так, не по сценарию. Обер-лейтенант посмотрел на часы. Был уже вечер, хотя темнота ещё не сделалась по-вечернему густой, таинственной, не наполнилась колдовским мраком, от которого всякой живой душе делается не по себе.
А той порой остатки группы обер-лейтенанта предприняли третью атаку на окоп, занятый бойцами Чердынцева. Среди бойцов было двое убитых – молчаливый артиллерист с седыми висками по фамилии Селиванов – колхозник из-под Красноярска и полный неповоротливый студент медицинского института из Москвы Ребиндер, занимавшийся «зравоохранением» отряда – он и врачом после ухода Аси был, и санитаром, и костоправом, и, если понадобится, мог быть даже повивальной бабкой, – кем угодно, словом; этому доброму близорукому человеку с застенчивой улыбкой пуля угодила прямо в голову. Селиванову автоматная пуля тоже попала в голову, в висок. В общем, потери были, но не такие, как у немцев.
Оба убитых, и Ребиндер, и Селиванов, лежали сейчас в пулемётном выносном окопчике, голова к голове, вытянувшись во весь рост.
Немцы открыли стрельбу издали – пули с неприятным звуком вспарывали пространство, всаживались в стволы деревьев, сшибали с веток снег, с красным горячим посверком уносились за реку – многие из бойцов впервые видели работу трассирующих зарядов, восхищённо цецекали губами:
– Красиво, однако!
На этот раз подпускать близко немцев не стали – ударили по ним залпом, когда на противоположной стороне лесной поляны зашевелились неясные тени, они то возникали в сером плотном воздухе, то исчезали. Чердынцев протёр перчатками глаза, помял пальцами переносицу – «наладил» зрение, – и скомандовал негромко:
– Пли!
Тени откатились к краю лысины и свалились за неё, так и не достигнув траншеи. В лесу было много пасмурнее, темнее, чем на дороге.
