Грохот рвущихся железных конструкций, треск пламени, крики уцелевших людей, острое змеиное шипение пара, выхлестывавшего из расколотых котлов, вой осколков – в огонь угодили ящики со снарядами, рвались они пачками, десятками, особенно снаряды танковые, которые оказались нежнее артиллерийских – осколки рассыпались так густо, что у тех, кто уцелел после катастрофы, шансов выжить почти не оставалось – всё живое осколки рубили, будто топором. Бижоев со своими людьми предусмотрительно отошёл в лес, под защиту сосновых стволов – здесь осколков можно было не бояться.
– Вот это работа, – радостно потирал руки боец Овчинников, впервые попавший с группой подрывников в рейд, – на пять с плюсом! От такого подрыва даже сам Гитлерюга, сидючи в Берлине, икать будет.
Тут мрачный малоразговорчивый Бижоев глянул на него так, что Овчинников споткнулся на последних словах, они словно бы сами по себе втянулись внутрь, и Овчинников умолк. Бижоев поднялся с заснеженного пенька, на котором сидел, поймал глазами отблески пламени, рыжими тенями пляшущие на макушках деревьев, и дал команду отходить в лагерь.
Через пару дней Ломоносов отправил своего человека на встречу с Октябриной Пантелеевой – надо было узнать, что о подрыве говорят в районе.
Разведчик принёс сведения важные: гитлеровские власти объявили в районе траур – слишком много солдат погибло, рельсовые пути восстанавливали без малого двое суток, но восстановили кое-как, на грубую живую нитку, наспех, для нормального восстановления потребуется не менее полутора недель. Но главное было не это, главное – немцы поняли, кто против них воюет, и собирались направить в лес, к берегам реки Тишки карательную экспедицию…
– Ну что, Андрей Гаврилович, – Чердынцев, выслушав сообщение, неожиданно улыбнулся, улыбка у него была какой-то незащищённой, по-пионерски открытой, мальчишеской, будто лейтенант был невоенным человеком, – что на это скажешь?
– А не опередить ли нам их?
– Молодец, комиссар, в корень зришь… Я тоже об этом думаю, – Чердынцев присел около печки, подкинул в полыхающее нутро несколько поленьев. Конечно, не командирское это дело – топить печку, с этим должен справляться ординарец, но ординарцев не было ни у лейтенанта, ни у Мерзлякова, поэтому печку топили они сами. – Соберёмся в кулак, всем отрядом выступим… Здесь оставим только двух человек, чтобы не дали землянкам вымерзнуть, больше не надо…
Комиссар привычно сгрёб усы в ладонь:
– И это верно.
На следующее утро, часа за полтора до рассвета, в Росстань ушли двое разведчиков: надо было поточнее узнать, в каких конкретно домах жили немцы, в каких – полицаи, где обитал районный начальник – бургомистр, или как его там величают, председатель управы, что ли? Чтобы потом не плутать вслепую и не хватать за шиворот невинных граждан. Пусть невинные граждане спят спокойно!
Хотя вряд ли они в ту ночь смогут спать.
Маленький солдат, провожал разведчиков, наказал:
– Чтобы одна нога там, а другая здесь. Времени нет. Предстоит операция.
Небо было чистым, в нём слепо помаргивали сухие, от холода сжавшиеся в льдинки звёздочки. В том, что на небе не было ни одного мутного пятна, Ломоносов увидел хороший знак. Ну а в том, что звёзды похожи на куски металлической окалины, на колотый лёд, виновата зима. По краю неба тревожно металась, то усиливаясь, то пропадая совсем, узкая багровая полоска: где-то что-то горело, может быть, даже рвалось, только не было слышно, иначе с чего бы так заполошно вспыхивать далёкому небесному огню?
И тишина лежала кругом, будто одеяло на земле, – плотная, пушистая, огромная тишина – ни одного звука. Даже людей, спавших рядом в землянках, не было слышно – ни вскрикиваний, рождённых худым сном, ни храпа, ни заполошного бормотанья, ничего… Словно бы жизни не было на земле – была она и не стало её. Ломоносов ещё несколько минут молча вглядывался в темноту, где исчезли, растворились его люди, разведчики, за которых он готов был голову опустить на плаху, лишь бы они вернулись целыми, потом развернулся и по тропке побрёл к своей землянке – утро вечера мудренее.
Отряд начал готовиться к походу на Росстань. Чтобы людьми можно было успешно управлять, Чердынцев кроме подрывников и разведчиков, кроме хозяйственной группы образовал ещё три взвода, по тридцати человек в каждом – народа для этого было достаточно. Во главе первых двух поставил лейтенантов, прибившихся к ним – Сергеева, бывшего миномётчика (впрочем, сам он говорил, что миномётчиков не бывает бывших), широколицего весельчака с открытой улыбкой, и Геттуева Максима – сильного добродушного балкарца с посечёнными оспой щёками… Геттуев мог запросто упереться плечом в ствол берёзы и завалить дерево – такой сильный был. Над третьим взводом Чердынцев поставил старшего сержанта Крутова – спокойного молчаливого киевлянина с мечтательным взглядом, любителя стихов и народных песен.
Собственно, о таком разделении отряда Чердынцев подумывал давно, но осуществлять его не спешил: с одной стороны, сомнения были, с другой – надо было повнимательнее присмотреться к будущим командирам, убедиться, что они годятся для этого, с третьей, этим нужно было заниматься серьёзно, а чтобы чем-то заниматься серьёзно, необходимо было время.
Времени-то у Чердынцева как раз и не было. И у Мерзлякова не было. С одной стороны, конечно, плохо, что командиры назначены именно сейчас, перед большим боем – у них не будет времени приглядеться к своим людям, а с другой, это и хорошо: в бою сразу станет понятно, кто есть кто… Кому можно отдать последние патроны, чтобы прикрыл отход товарищей, а кто способен только есть супы из гороховых концентратов…
Разведчики вернулись быстро – сходили с одной ночёвкой, почти без отдыха, принесли нарисованную от руки схему Росстани, где были обозначены дома, облюбованные немцами, дома полицаев, а также здания, в которых находились официальные оккупационные учреждения.
Чердынцев посмотрел схему и, вызвав к себе командиров взводов, протянул им бумагу, исчерканную квадратиками, треугольниками, прямоугольниками:
– Познакомьтесь! Разведка принесла. Данные точные.
Пока взводные изучали схему, Чердынцев наблюдал за ними, гадал, как они покажут себя на новых местах? На старых, в строю, показали вроде бы неплохо, а на новых? Одно дело – быть рядовым, не портить строй и правильно выполнять команду «Равнение на самый большой нос в отряде!» и совсем другое – быть командиром. Пробовал Чердынцев найти ответ – в себе самом, в своих ощущениях и не находил. Пока не находил…
Всё покажет ночной бой. Там-то и будут расставлены все точки над «i» и тогда можно будет идти дальше.
– Когда наступаем, товарищ командир? – спросил Геттуев. Человек деликатный, большерукий и большеглазый, производивший впечатление сонного гиганта, которого ничто не может вывести из равновесия, он всегда был убийственно вежлив и строго соблюдал субординацию – видимо, в далёком горном селении, где он родился, воспитание было поставлено на «пять». По профессии Максим был педагогом, закончил учительский институт, потому ему сразу и определили в петлицы лейтенантские кубари, тем более, что он проходил по графе «нацкадр», а национальные кадры товарищ Сталин привечал и всячески поддерживал.
