Чердынцев повёл рукой назад.
– Там четыре немца. Все мёртвые.
– Ай-яй-яй, – запричитал было маленький солдат, но в следующую секунду смолк: а чего причитать-то?
– Пойдём, машину обследуем. Вдруг что-нибудь толковое найдём?
В броневике уже побывали бойцы – пулемёт, грозной жердиной выглядывавший из окна, был раскурочен, затвор выдернут и выброшен неведомо куда, другое оружие, которое явно имелось в броневике – автоматы, например, – исчезло, его забрали наши. Единственное ценное, что нашёл лейтенант, была карта. Правда, карта немецкая, с незнакомыми названиями, но судя по всему, довольно точная, а главное, она обеспечивала знание ближайших ста километров. Ведь двигаться без карты, да по незнакомой местности – штука опасная. Можно легко влетать в какую-нибудь неприятность.
– Товарищ лейтенант, смотрите, чего я нашёл! – раздался крик Ломоносова из глубины броневика.
Он выволок на свет туго набитый ранец, приподнял его за ремень, встряхнул. В ранце что-то глухо звякнуло – сместились прижатые друг к дружке консервные банки.
– Провиант, – одобрительно произнёс Чердынцев, – немецкий НЗ… Молодец, Ломоносов!
– Засунут ранец был далеко – туда, где Макар телят не пас… Но от меня не спрячешь, – хвастливо проговорил маленький боец, – у меня нос – ватерпас!
– Обычно бывает глаз – ватерпас.
– А у меня – нос! – Ломоносов был упрям.
– В лагерях среди заключённых бывают нюхачи, которые носом, извините, определяют, где у кого что спрятано – у кого сгущёнка, а у кого мясные консервы, присланные из дома, и собирают дань…
– У политических, которые сидят по пятьдесят восьмой статье, такого нет, товарищ лейтенант… Не получают они посылок из дома – это положено только уголовникам.
– Откуда знаешь?
Взгляд у Ломоносова неожиданно затуманился:
– Знаю.
Лейтенант не стал продолжать разговор – тема эта явно больная для бойца, пригнувшись, он глянул снизу, в бойницу броневика, на смотровую вышку, где лежал убитый пограничник, прокашлял озабоченно в кулак:
– Надо бы нам, Ломоносов, похоронить ребят – полегли ведь смертью храбрых. И документы их собрать…
– Надо, – согласился с лейтенантом маленький боец, – очень даже надо. Они это заслужили.
Погромыхивая найденным ранцем, он выбрался из броневика наружу, оценивающе приподнял добычу в руке:
– А что, сидор неплохой. Дома с ним по ягоды буду ходить. У нас для ягод обычно туеса из бересты делают, но сидор будет лучше. Ягод у нас тьма-тьмущая.
Чердынцев иронически хмыкнул: до дома ещё дожить надо. Ладно, если это обычное нарушение границы, немцы как пришли, так и уйдут… А если Ломоносов прав, и это война?
В то, что началась война, не хотелось верить. Лейтенант свернул карту и выпрыгнул наружу. Снова глянул на вышку, где лежал убитый пограничник.
– Ломоносов, нам не только людей похоронить надо, но и оружие себе подобрать. Вдруг где автомат найдётся?
Маленький боец с сомнением покачал головой.
– Вряд ли, товарищ лейтенант. Автоматов в отряде было очень мало, это я знаю доподлинно.
– Тогда винтовки. Два ствола – тебе и мне.
– А вот винтовочки обязательно найдём. И патроны к ним. Это я обещаю, товарищ лейтенант.
Вдвоём они стащили с вышки убитого пограничника. Убили его выстрелами издали, на подходе к заставе – сняли из пулемёта, в теле от крупных пуль осталось несколько рванин, заполнившихся, словно сусличьи норы тёмной, превратившейся в студень кровью, лицо пограничника также было залито кровью.
Маленький боец вгляделся в лицо, почмокал огорчённо языком.
– Что, знал его? – спросил лейтенант.
– Определённо знал, а вот понять, кто это конкретно, не могу.
С пояса убитого сняли патронташ – там оказались три заряженных обоймы, забрали винтовку с примкнутым к ней штыком.
– Спасибо, друг, – поблагодарил убитого маленький боец, – мы за тебя отомстим.
Убитого часового они оттащили в угол двора заставы, на площадку, посыпанную песком, под турник – тут бойцы занимались спортом, туда же приволокли тело второго пограничника – крупного белобрысого парня, застреленного в голову (из головы его даже капельки крови не вытекло, чернело только маленькое ровное отверстие, и все), затем – ещё двоих: одного сержанта-казаха, маленького, но оказавшегося очень тяжёлым, и тощего черноволосого парня с горбатым орлиным носом.
– Перекурим, товарищ лейтенант? – Ломоносов отёр ладонью влажный лоб. – Не то совсем запурхались.
– Давай, – лейтенант присел на корточки, платком обмахнул себе щёки, шею, прислушался к стрельбе, раздававшейся у линии горизонта, отметил вслух: – А стрельба-то стала слабеть. Похоже, наши уходят…
– Значит, это война, товарищ лейтенант!
– Не знаю, Ломоносов.
– Уходить отсюда надо. К своим. Чем быстрее – тем лучше.
– Вот похороним товарищей. – Чердынцев покосился на убитых, поморщился, будто от боли – по лицам их ползали мухи, – и уйдём.
– И я это говорю, товарищ лейтенант. Похороним и уйдём.
– Но мы сюда вернёмся, Ломоносов, – лейтенант ухватил горсть песка, с силой сжал, словно бы хотел, будто из творога, выдавить воду. – Мы сюда обязательно вернёмся!
Яму они вырыли довольно быстро: песок – материал лёгкий, сыпучий, копать можно сноровисто, да и время поджимало – лейтенант понял, что им здорово повезло, коли до сих пор сюда не заглянули немцы, они ведь движутся волнами: первые, боевые цепи уже прошли, за ними пойдут жандармы, штабисты, тыловые службы, все имеют охранные взводы и роты, а народ там, чтобы не очутиться в первых порядках, среди наступавших, подмётки от сапог на ходу откусывает, норовит выслужиться. Пристрелят и глазом не моргнут и лишь потом, уже у убитого, спрашивать будут: кто таков?
Лейтенант стиснут зубы – зло взяло.
В яму аккуратно сложили убитых, всех четверых, Чердынцев пожалел: знать бы фамилии их, ребят этих храбрых, но документов при убитых не оказалось – те, кто находился в наряде, документы свои сдали дежурному, а те, кто был при документах, лишились их – забрали гитлеровцы.
Уложив убитых, сверху накидали песка – вот и вся могила. Была обычная яма – стала могила. Братская, общая. Чердынцев выпрямился над ней, замер на несколько мгновений, потом поискал глазами какую-нибудь фанерку, чтобы на ней написать, что это за песчаный бугор тут образовался…
Не нашёл и послал маленького бойца в канцелярию.
– Явно там что-нибудь подходящее для могильной дощечки отыщется. Сходи, посмотри…
Боец проворным колобком укатил в щитовой дом. Солнце опять начало жарить нещадно, спасательное облако растаяло бесследно, фуражку снять с головы было опасно – волосы могли вспыхнуть. Лучше, конечно, было бы, если б у него была пилотка, но пилотки у лейтенанта не было, не выдали – это раз, и два: пограничная фуражка с зелёным верхом и тёмно-синим околышем – приметная, ни один род войск таких фуражек не носит, и это нравилось лейтенанту. Он сунул руку с платком под фуражку, отёр волосы, затем – дерматиновую изнанку околыша, влажную от пота.
