— Иллер! — крик шефа-бригадира Ханта охладил пыл легионера. — Ты будешь гнить в карцере, fucking секс-маньяк!
В Чаде не было карцера. Его заменяло довольно суровое наказание под палящим солнцем пустыни — рытье глубоких мусорных ям в песке, и сексуальная страсть Иллера испарилась.
На следующий день мы отправились обратно в Нджамену. Все прошло мирно, без конфликтов с местным населением. Мы обнаружили, что по-прежнему в самом сердце пустыни царит мир, и мы можем вернуться домой. Мы стремились воевать и стрелять с того дня, как нас повезли в Браззавиль, но вместо этого нас послали в Габон. В течение нескольких месяцев мы готовились к настоящей акции и надеялись вступить в бой. Но операций не было, так как пустыня устала от кровавых битв, и уцелевшие хотели мира.
Мы не знали войну, как наши предки, и никогда бы не повторили подвиг капитана Данжу и его шестидесяти храбрых солдат. В тот момент мы видели вещи под каким-то странным углом, но я хорошо помню — большинство из нас испытывали невероятное желание приступить к настоящей атаке и попасть под вражеские пули. Мы были так уверены в себе, что даже не думали, что кто-то может быть убит, что есть вероятность проиграть сражение. Мы чувствовали себя, как группа супергероев во главе с режиссером кассового боевика, в нашем сознании слово «потеря» не существовало.
Мы не понимали, что нам повезло — мы не стали пушечным мясом на улицах Браззавиля. Нам оставалось несколько смен и учений в непосредственной близости от Нджамены, после чего мы должны были передать миссию «Епервье» нашим товарищам из Второго иностранного парашютно-десантного полка. Жара нас томила, но командир взвода поднимал наш боевой дух. Он постоянно показывал, что доволен нами, подтверждая, что мы хорошо справлялись с каждой задачей, поставленной перед нами штаб-квартирой.
Через два дня после того, как мы покинули оазис Фалья, мы снова встретили вертолеты, которые доставили нам драгоценную воду. Во второй половине дня мы подъехали к первым подобиям городов и увидели стадо коз. Кормье подал Солодовникову сигнал остановить грузовик, а затем спустился и подошел к высокому худому негру, который пас стадо. Мы никогда не узнали, на каком языке они говорили и что он ему дал, но через пять минут две козы были погружены в грузовик.
— Сегодня вечером я устрою вам настоящий пир, ребята. Я спрятал две большие бутылки вина, поэтому будем праздновать должным образом по старым традициям.
Этим жестом Кормье хотел выразить нам свою признательность, и мы снова почувствовали, что наш взвод — это наша семья. Все были в приподнятом настроении, так как наконец ощутили себя успешно возвратившимися воинами. В нас не стреляли, но мы были в пасти льва и вернулись целыми и невредимыми, так что мы, в самом деле, выполнили свою миссию.
Наконец, мы добрались до места ночлега и приступили к организации пира. Капрал-механик начал сдирать кожу с коз, а мы собирали ветки для костра. Мы вышли из песков, и теперь вокруг можно было найти какое-нибудь мертвое дерево или кустарник. Мы накрыли большой импровизированный стол, и все достали свои металлические кружки, желая получить несколько глотков игристого красного вина. Командир взвода сказал краткую речь, а затем мы запели все вместе:
Tiens, voila du boudin. Voila du boudin. Voila du
boudin Pour les Alsaciens, les Suisse, et les Lorrains.
Pour les Belges, il n’y en a plus. Pour les Belges, il n’y
en a plus. Ce sont des tireurs au cul. Tireurs au cul.
Эй, вот колбаса, колбаса здесь,
Дадим эльзасцам и швейцарцам, лотарингцам.
Но для бельгийцев — нет больше, нет больше.
Они лодыри.
Настала очередь Кормье поднять тост:
— Pour La Poussiere!
Кружки нужно было выпить до дна, чтобы избавиться от пыли в горле. Эти древние традиции мы проходили в Кастельнодари и теперь применяли их на практике. Разница была лишь в том, что в Европе вино служило нам для борьбы с холодом, в то время как на окраине пустыни оно зажгло боевой пыл и довело нашу кровь до кипения. Мясо было восхитительно нежным и сопровождалось кружкой-другой вина, налитого Кормье.
Вдруг началась стычка. Наш фельдшер-украинец с двумя унтерами стали растаскивать Волыньского и Семеняка, которые поссорились из-за какой-то ерунды. На моем конце стола все было спокойно, пока сидевший напротив меня румын не взял мою металлическую вилку. Он был явно обижен и не забыл наш спор накануне.
— Эй, ты, что-то не так! — закричал я ему. — Не трогай то, что не твое!
— Ты не прав! — ответил он мне молодцевато. — Ты говоришь с капралом, и единственное право, которое у тебя есть, выполнять мои приказы.
Я вскочил, выхватил вилку из его руки и положил ее в металлическую кружку. Потом я получил удар по голове, от которого помутились мои мысли, но моя кровь вскипела, и я пнул его в живот. Этим быстрым ответом я в мгновение ока прекратил драку. Он попытался наброситься на меня снова, но на этот раз мне удалось поймать его руки и удержать их, до того как я получил сильный удар. Я подставил ногу и бросил его на землю. Я думал, что он испугался, но он был неутомим, в его пьяных глазах были лишь гнев и ненависть. Он вскочил и снова бросился в атаку.
За эти несколько месяцев вблизи войны мы были постоянно готовы отправиться в кровавое сражение, и в тот день от вина мы расслабились, что почти привело к массовой драке. Я собирался в очередной раз пнуть румына, как Пешков встал между нами и взял на себя мой пинок. С другой стороны украинский врач получал предназначенные мне удары румына. В тот день наш фельдшер заслужил Нобелевскую премию мира. Он неоднократно предотвращал и небольшие драки, и массовые побоища.
Ужин был окончен, Кормье приказал убрать со стола и погрузить все обратно в грузовик. Вино накалило страсти, и все были готовы броситься в драку из-за самой малой мелочи. Кормье понял, что выбрал не правильное время для пира, и прекратил праздник.
Пока мы грузили металлические ящики с боеприпасами, служившие столом, страсти утихли, и все начали работать сообща. В какой-то момент, однако, капрал-механик, притворяясь, что не видит, оттолкнул меня назад. Я ответил ему тем же, тараня его плечо, он пошатнулся и упал в грузовик. На этот раз я был в ярости и пошел к нему, чтобы прикончить его пинками. Я чувствовал себя физически сильнее его и считал, что уже выиграл спор. Я собирался пнуть его, но свет большого фонаря “Maglayt”, который одновременно служил и палкой, ослепил меня. Румын подготовился к драке, в то время как я недооценил врага и в следующую секунду получил удар железным фонарем по голове. Голова закружилась, но я устоял на ногах. Я поднял руки и крепко сжал кулаки, готовый отдать все, как будто это было самое важное сражение в моей жизни. Мне удалось остановить удар, но головокружение усилилось, и я чувствовал, что мое лицо покрылось горячей липкой жидкостью, которая заливала глаза и мешала мне видеть. Я вытер глаза рукой и попытался сосредоточиться. Я видел все как в тумане, но в какое-то мгновение я прозрел и вдруг вместо того чтобы увидеть ожесточенного врага, разглядел перед собой испуганное лицо механика. Он бросил фонарь и закричал:
