“Вам нужна пища или вам нужна женщина”?! Ты ж подумаешь: “латышский стрелок” выискалась!»
23
Путчисты все еще оставались на территории резиденции, когда Русаков поднялся, сначала на второй этаж своей виллы, а затем и на смотровую площадку.
Черный силуэт сторожевого корабля береговой охраны неподвижно покоился где-то между сумеречной синевой моря и млечной голубизной неба — далекий, недоступный и угрожающе-бесполезный.
С тоской взглянув на него, Президент поиграл желваками: еще вчера ему казалось, что он пребывает под самой мощной, продуманной и надежной охраной, какую только можно себе вообразить. Но сегодня понял, что все это время его жестоко обманывали, ибо самая большая опасность исходит как раз от того ведомства, которое призвано отвечать за его личную безопасность и безопасность государства — то есть от КГБ. И в этом смысле любой из «новых русских» полукриминалов мог куда увереннее чувствовать себя под прикрытием двух стволов своих отпетых наемников, чем он — под целой армией продажных кагэбистов.
Как-то ему на стол положили секретные материалы «О внедрении сотрудников госбезопасности в националистические движения союзных республик и провокационные разработки их с целью выявления наиболее радикальных элементов». В общем-то, материалы как материалы. Русакову приходилось просматривать сотни подобных, составленных по итогам различных кагэбистских «операций», а потому вряд ли он удосужился бы когда-либо вспомнить об этом докладе. Если бы не один факт. Не из современности, а из далекой истории, который как раз и приводился в этом материале в качестве примера выявления националистов способом национально-исторического, так сказать, раздражителя. И который буквально поразил Русакова.
В самый разгар освободительной войны Хмельницкий попросил турецкого султана, чтобы тот обеспечил ему охрану отрядом своих янычар. Узнав о такой просьбе, переданной через тайного турецкого посла, султан и его окружение, очевидно, опешили: сераскир казаков, этих извечных турко- и татароненавистников, ищет защиты у его янычар?! Однако охрану все же выделил. И приказал своим гвардейцам служить Хмельницкому так, как они служили бы ему самому.
До конца жизни Хмельницкий доверял охрану своей резиденции только турецким янычарам, не полагаясь при этом ни на своих казаков из отборных полков «чигиринцев» и «корсунцев», ни тем более — на запорожцев.
Просто из любопытства, из уважения к историческому факту Русаков попросил уточнить, так ли это было на самом деле, то есть подтверждается ли это какими-то документальными сведениями. И после нескольких дней копаний в каких-то там архивах клерки из аналитического отдела госбезопасности доложили: «Именно так все и было. Хотя украинские историки пытаются эти факты замалчивать. По крайней мере большинство историков».
Вспомнив об этом, генсек-президент вновь взглянул туда — на юг, на окаймленное морской синевой османское поднебесье, где, между ним и янычарами все еще восставал морской сторожевик, и неожиданно для себя подумал: «А черт его знает: может, именно там, в предместьях Стамбула, тебе и придется найти свое первое пристанище после побега из тобой же взбунтованной страны!» В ту же минуту орудия сторожевика, как ему показалось, грозно зашевелились, давая понять, что до янычар далеко, а до «десяти лет без права переписки…» — хоть сегодня, и в сей момент…
Впрочем, сейчас генсек-президента больше интересовали его собственные, в генеральские вицмундиры облаченные, «янычары», которые все еще неспешно прохаживались по территории резиденции, хотя и не имели на это никакого права. И для Русакова не было секретом, кто именно из кремлевских мурз прислал их сюда.
Стоя за стеклянным пуленепробиваемым ограждением, генсек-президент видел, как по территории суетились офицеры-связисты из госбезопасности, и как на ведущей к воротам аллее нервно митинговала «группа товарищей из Москвы».
Для Русакова это были самые напряженные минуты: «Уйдут или не уйдут?!» Неожиданно генерал-лейтенант Цеханов поднял голову и уставился прямо на него. Президент знал, что, по идее, различать его фигуру генерал не может: стекло не только пуленепробиваемое, но и затонировано таким образом, что стоящий за ним мог видеть все, что происходит на обозримом пространстве, причем созерцать как бы слегка подсвеченным и увеличенным; в то время как самого его не мог разглядеть никто, даже в самые мощные бинокли.
И все же, выслушивая своих сообщников, кагэбист пытался рассмотреть его, убедиться, что в эти минуты Президент находится на площадке. Он словно бы нутром чувствовал, что Русаков сейчас там: стоит и, по привычке, нервно потирая руки, ждет решения своей судьбы: «Уедут или не уедут? Вдруг вернутся, чтобы увезти с собой?!»
«Мудаки»! Вот оно — магическое слово, размышлял тем временем Русаков. Только услышав, как ты назвал их «мудаками», они поняли, что ты не сдашься. И вообще только тогда эти «загадочные русские души» поняли, что ты все еще генсек-президент. А они… они уже никто и ничто! По крайней мере большинство из тех, кто сюда прибыл и кто за ними стоит.
Само появление здесь этих людей подсказывало Русакову, что путч захлебнулся. Иначе шеф госбезопасности Корягин, Предверхсовета Лукашов и главком Сухопутных войск Банников обошлись бы без него.
Да, Русаков знал о готовящемся перевороте. Эта акция задумывалась с его согласия, а в каких-то моментах и при его участии. Но в то же время генсек-президент прекрасно понимал: если бы на самом начальном этапе замысла он резко выступил против путчистов, они уже давно убрали бы его. Как, впрочем, понимал и другое: если заговорщикам удастся установить полный контроль хотя бы над частью территории Советского Союза, им, Русаковым, как «человеком, развалившим Союз и партию», они сразу же пожертвуют. В лучшем случае какое-то время его еще будут использовать в качестве «собирателя советских земель», а потом, опять же в лучшем случае, задвинут на вторые роли и в государстве, и в партии.
Но существовал еще и худший вариант: когда в роли формального собирателя поручат выступать вице-президенту страны, правоверному компартийцу Ненашеву, а его, «главного прораба перестройки», предадут суду, как пособника империализма, «планомерно разваливавшего Советский Союз и Коммунистическую партию по указке и за деньги Запада». Или что-то в этом роде. За формулировкой дело не станет. Тем более что подобные «общественные приговоры» он уже читал не только в изданиях крайне левой, радикалистской оппозиции, но и на транспарантах митингующих, и даже слышал в выступлениях некоторых трибунных ораторов, которые в обвинениях своих окончательно обнаглели.
Если бы он и в самом деле продавал и разваливал Союз на деньги Запада — было бы не так обидно. По крайней мере там, за рубежом, его ждали бы миллионы, если не миллиарды, долларов. А так… никто и ничего его там не ждет. А если и ждут, то, кто знает… Разве что как окончательно отработанный материал.
В последнее время он все чаще простаивал у карты СССР — огромной, настенной, с которой эта страна и впрямь представала необъятной. Во всяком случае, расстояния в ней представлялись таковыми, что трудно было понять, каким образом она все еще способна подчиняться единой воле, единой, центральной, власти, единой идее. Не зря же в последнее время она поддавалась этому «властвованию центра» все туже и погибельнее.
