— Хорошо бы усилить этот режим и на границе Украины с Россией… — с мрачной иронией заметил Ярчук, причем произнес это вслух. А, наткнувшись на следующий абзац постановления гэкапутчистов, гомерически рассмеялся: «Установить контроль, — написано было там, — над средствами массовой информации, возложив его осуществление на специально создаваемый орган при ГКЧП СССР».
Ярчук отчетливо представил себе, какую реакцию вызовет эта методика контроля над прессой во властных структурах и особенно в прессе западных стран. И вряд ли найдется после этого хоть одно правительство, которое решится признать гэкапутчистский режим, не рискуя тотчас же быть отправленным в отставку.
— Президент Союза не отвечает. Точнее, с ним нет связи, — доложил через несколько минут референт.
— Было бы странно, если бы он отвечал. Впрочем, может, это и к лучшему, что не отвечает. Чем дольше он будет молчать и оставаться недоступным, тем страстнее будет желание народа игнорировать решения гэкапутчистов, пока им не представят пред ясны очи самого… царя-батюшку. Потому что, невидимый и замалчиваемый, он превращается в мученика. А мучеников у нас уважают. Даже тех, кто сам себя в одного из таких мучеников превращает.
— Попытаться еще раз? — мало что понял из его монолога, или же сделал вид, что не понимает, референт.
— Зачем? Припечет, сам позвонит.
— Может, он действительно отрезан от мира, отключены все средства связи?
— Вы так предполагаете? — взглянул на него поверх очков Ярчук.
— Иного объяснения не существует.
— Существует, причем множество.
— И все же связь — это связь. Никому и в голову не могло прийти, что Президента можно лишить правительственной линии связи, которая действует при любых условиях, — возмутился референт.
— А, с другой стороны, чего он стоит как Президент сверхдержавы, если связь с ним можно прервать, отключив два городских телефона в его спальне?
Референт, из кадровых кагэбистов, вежливо склонил голову и, сделав вид, что ничего этого не слышал, тоном истинного служаки произнес:
— Хорошо, Леонид Михайлович, со временем я еще раз попытаюсь связаться с резиденцией Президента в Крыму.
25
Уже сообщив Ярчуку, что на телестудии его ждут и машина готова, шеф пресс-службы тут же положил перед Ярчуком листик с несколькими абзацами тезисов выступления, которые сводились к констатации фактов: тогда-то создан ГКЧП, в него вошли такие-то люди, принято такое-то постановление. А также к выводу — в суверенной Украине чрезвычайное положение не вводится!
Пробежав его взглядом, Ярчук уже поднялся было, чтобы идти, но потом вдруг вновь опустился в кресло и достал из папочки отливающий синевой лист финской, почти гербовой, бумаги. Немного подумав, он написал:
«Секретарю партийной организации аппарата Верховного Совета УССР. Ярчука Леонида Михайловича. Заявление.
В связи с тем, что ситуация в стране обострилась, идет внутрипартийная борьба и создан не предусмотренный Конституцией ГКЧП, притом что центральные органы партии не высказывают своей позиции относительно его создания и деятельности, считаю невозможным для себя дальнейшее пребывание в рядах КПСС.
Считаю также, что в этот тяжелый для страны час, ЦК КПСС оказался не на высоте положения, он, по существу, предал демократию и должен нести за это ответственность».
С минуту Ярчук сидел с ручкой, занесенной над бумагой, словно самурай, который все никак не может решиться на ритуальное харакири. То, что он должен будет написать в следующую минуту, раз и навсегда отрезало ему путь к отступлению. Он, старый партийный функционер, еще недавно — главный идеолог Украины, должен был сейчас порвать с партией, порвать с коммунистической идеологией, раз и навсегда оказаться вне партийной номенклатуры, благодаря которой, он, простой сельский парень, совершил это головокружительное восхождение: от сельского пастушка — до секретаря ЦК и, наконец, до председателя парламента…
Так, может, все-таки не стоит писать это заявление? Во всяком случае, не стоит с ним торопиться?
«Да теперь это уже не “торопиться”, — мрачно парировал самому себе. — Это уже вдогонку. После беседы с генералом Банниковым, для армейского генералитета, для госбезопасности и членов гэкачепе ты уже чужак. Поэтому, если они победят, тебя арестуют среди первых, вместе с националистами. Если же победят демократы, они никогда не простят твоего примиренческого отношения к ГКЧП и никогда не забудут, что в свое время ты, именно ты, был “коммунистическим Геббельсом Украины”, как тебя уже не раз называли и левые, и правые. Поэтому заявление о выходе из партии, датированное 19 августа, в первый день путча… Это будет лихо. Таким не каждый “руховец”
[24]
похвастается, не говоря уже о партноменклатуре».
И все же, еще несколько мгновений поколебавшись, он так и не решился прямо, без каких-либо обиняков, написать, что выходит из партии. И под пером его родилась формула, достойная «Первого Лиса» и «Самого Хитрого Партхохла Украины», как его успели назвать в одной из правых газет России: «Написать это заявление меня принудили не собственные убеждения, — старательно, почти каллиграфически выводил он, чувствуя, как нервно и предательски подергивается рука, — а резкое падение авторитета партии и невозможность сделать что-либо такое, чтобы преодолеть консервативные силы в руководстве партии».
Конечно же он понимал, что это заявление обязательно где-нибудь опубликуют. И что у всякого, кто его прочтет, — независимо от взглядов, партийной принадлежности и идеологической ориентации, — появится ухмылка. Да Ярчук и сам, перечитав свое отречение, ухмыльнулся. Зато появлялся мощный аргумент в полемике с теми, кто попытается обвинить его в предательстве, отступничестве и приспособленчестве.
Он ведь как бы и не отрекся от коммунистических идей, он ведь вышел из партии не «по каким-то там антипартийным убеждениям», а только потому, что, по убеждениям своим оставаясь коммунистом, вдруг осознал, что не способен бороться с консервативным ядром партии, с партийными бонзами. А не это ли делает честь всякому коммунисту, верящему в перестройку партии и государства, в демократизацию КПСС, в «коммунизм с человеческим лицом»?
И если консерваторов в конце концов победят и утвердится линия «перестройщиков» во главе с Русаковым… у него появится веский довод для того, чтобы безболезненно отозвать это свое заявление. Ввиду того, что, дескать, устранено главное для него, верного ленинца, препятствие…
Поставив дату — 19 августа 1991 года, Ярчук взглянул на часы и решил, что следует указать даже время написания этого партотречения: «13 ч. 35 минут». Расписался. И, на всякий случай, постскриптумно дописал: «После разговора с представителем ГКЧП генералом армии Банниковым». Что тоже в будущем могло послужить ему, если не оправданием, то по крайней мере убедительным мотивом.
