— Могу ли я, полковник, быть вам чем-нибудь полезен? —
спросил он, делая ударение на «вам».
— Разумеется, капитан. Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали
нам о том, как вы провели сегодняшнее утро, — попросил Уэстон.
Маршалл явно ждал этого вопроса с самого начала беседы.
— Я позавтракал внизу, как обычно в девять. Потом я
просмотрел газеты, а затем, как я уже и говорил, поднялся в номер к жене и
увидел, что ее нет. Я пошел на пляж, встретился там с мсье Пуаро и спросил у
него, не видел ли он Арлены. После этого я искупался и вернулся в отель. Было,
наверное, без двадцати минут одиннадцать… Даже точно, было без двадцати
одиннадцать: по возвращению в отель я посмотрел на висящие в холле часы. Я
поднялся к себе в номер, но его убирала горничная. Я попросил ее закончить
поскорее, потому что мне надо было напечатать несколько писем, и я не хотел
пропустить почтальона, чтобы отправить их. Я опять спустился, обменялся в баре
несколькими словами с Генри и вновь поднялся к себе. Было без десяти
одиннадцать. Я напечатал письма, просидев за машинкой до без десяти двенадцать.
Затем я переоделся в теннисный костюм. Мы договорились играть в полдень и
попросили не занимать корт…
— Уточните, кто это «мы», пожалуйста.
— Миссис Редферн, мисс Дарнли, мистер Гарднер и я. Я вышел
из отеля ровно в двенадцать. На корте я встретил мисс Дарнли и мистера
Гарднера. Миссис Редферн присоединилась к нам несколькими минутами позже. Мы
играли в течение часа. И когда я вернулся в отель, я… узнал эту страшную
новость.
— Благодарю вас, капитан Маршал. Из чистой формальности мне
придется спросить у вас, может ли кто-нибудь подтвердить, что вы печатали на
машинке у себя в номере с без десяти одиннадцать до без десяти двенадцать?
— Вы, похоже, считаете, что я убил свою жену? — иронически
улыбнулся Кеннет Маршалл. — Так… На этаже убирала горничная. Она должна была
слышать стук моей машинки. К тому же, есть сами письма. Я был так потрясен, что
забыл бросить их в ящик. Я думаю, что они тоже являют собой доказательство…
Он вынул из кармана три письма и добавил:
— Их содержание довольно конфиденциально, но я полагаю, что
могу рассчитывать на скромность полиции. Вы найдете в них длинные перечни цифр
и несколько замечаний финансового порядка. Если вы поручите одному из ваших
сотрудников снять с них копии, у него уйдет на это не менее часа.
Он немного помолчал, потом спросил:
— Я надеюсь, что вы удовлетворены?
— Поймите, что мы вас ничуть не подозреваем, — сказал
полковник Уэстон самым любезным тоном. — Все обители острова должны будут,
подобно вам, дать отчет о том, что они делали сегодня утром с десяти сорока
пяти до одиннадцати сорока.
— Я понимаю.
— Еще одна вещь, капитан. Вам известно, распорядилась ли
ваша жена своим имуществом, и если да, то как?
— Я не думаю, что она составила завещание.
— Вы в этом не уверены?
— Вы сможете получить точные сведения, обратившись к ее
поверенным в делах: фирма Баркетт, Маркетт и Эплтон на Бедфон Сквере. Они
занимаются ее контрактами и вообще всеми ее доходами. Но я почти уверен, что у
нее не было завещания. Я помню, как она однажды сказала, что от одной мысли о
нем она холодеет от страха.
— Если она не оставила завещания, то все унаследуете вы в
качестве ее мужа?
— Видимо, да.
— У нее не было близких родственников?
— Я не знаю. Во всяком случае, даже если они у нее и были, она
о них никогда не упоминала. Она осиротела еще ребенком, а сестер и братьев у
нее не было.
— К тому же, она, наверное, мало что могла завещать?
— Вы ошибаетесь, — флегматично ответил Кеннет Маршалл. — Два
года тому назад, ее старый друг сэр Роберт Эрскин оставил ей большую часть
своего состояния. По-моему, что-то около пятидесяти тысяч фунтов стерлингов.
Инспектор Колгейт, не произнесший ни слова за весь разговор,
казалось внезапно проснулся.
— Но в таком случае, капитан Маршалл, ваша жена была действительно
богатой женщиной!
— Я так думаю.
— И вы говорите, что, несмотря на это, она не составила
завещания?
— Она была крайне суеверна. Я говорю вам то, что знаю, но
этот вопрос нужно задавать ее поверенным в делах.
Наступило молчание.
— У вас больше нет ко мне вопросов? — спросил Маршалл.
Уэстон отрицательно покачал головой, проконсультировался
взглядом с Колгейтом и ответил:
— Нет.
Затем он встал и сказал:
— Позвольте мне, капитан, вновь выразить вам мое глубокое
соболезнование.
Несколько удивленный, Маршалл коротко поблагодарил его и
вышел.
После его ухода трое мужчин переглянулись.
— Любопытный человек, — заметил Уэстон. — Любителем
поговорить о себе его не назовешь. Что вы думаете о нем, Колгейт?
— Здесь трудно сделать какой-либо вывод. Он флегматик. При
даче показаний люди такого склада всегда производят плохое впечатление, и
поэтому полиция иногда бывает к ним несправедлива. Им есть, что сказать, но им
трудно говорить. Они ничего не могут с собой поделать. Помните, при каких
обстоятельствах приговорили Уоллеса? Улик против него не было, но присяжные
заседатели оказались настроенными против него, ибо не могли согласиться с тем,
что муж, потерявший жену, так спокойно говорит об этом.
Уэстон повернулся к Пуаро, желая узнать его мнение.
— Что вам сказать? — Пуаро беспомощно развел руками. — С
этим человеком создается впечатление, что находишься в компании с сейфом. Он
выбрал себе роль: он ничего не видел, ничего не слышал и ничего не знает!
— В отношении мотивов, у нас есть из чего выбирать, —
продолжал Колгейт. — С одной стороны ревность, с другой — деньги. Конечно, муж
подозрителен. О нем приходится думать в первую очередь. Если будет доказано,
что он знал об отношениях между своей женой и этим молодчиком…
Пуаро не дал ему договорить.
— Я думаю, что он знал.
— Почему вы так решили?
— А вот почему. Вчера вечером, поговорив с миссис Редферн на
скамейке, я пошел в отель и по дороге увидел миссис Маршалл и Патрика Редферна.
Спустя две минуты меня нагнал Маршалл. Он ничего мне не сказал, и его лицо
казалось, как обычно, высеченным из камня. Но он был заметно бледен. Я ручаюсь,
что он знал.
