Бывший служитель Музы попытался напрячь мозги. Голова раскалывалась.
– Как это?
– Когда Менелай отыскал меня, я поняла, что счастлива последовать за ним. Умереть от его руки, если придётся. Долгие годы я была илионской шлюхой, подложной женой Париса, виновницей беспрестанного кровопролития, и сердце огрубело – в любом смысле слова. Я стала грязной, чёрствой, пустой. Такой же, как все.
«Ну уж нет, Елена, – едва не вырвалось у него. – Говори что хочешь, но ты ни на кого не похожа».
– После смерти Париса, – продолжала красавица, – я вдруг осталась без супруга, без господина – впервые с тех пор, как была девчонкой. И вот эта глупая радость при виде троянского мужа – словно радость раба, который вернулся к привычным цепям и оковам. В ту ночь, когда ты нашёл нас на башне, я мечтала лишь об одном – жить в городских стенах, совсем одной, не как жена Менелая или жена Париса, просто… Еленой.
– А я-то тут при чём? – поднял бровь Хокенберри. – Сказала бы прямо, что хочешь остаться, когда с моей помощью сплавила ахейца к брату в лагерь. Я бы куда угодно тебя перенёс, только попроси.
– Вот поэтому и пришлось тебя убить, – глухо ответила женщина.
Хокенберри лишь нахмурился в ответ.
– В тот день я решила не связывать свою судьбу ни с кем из мужчин, только с городом… с Илионом, – произнесла Елена. – А не надеяться, что твои волшебные чары спасут меня даже тогда, когда державные Атриды разрушат Скейские ворота и подожгут священную Трою.
Целую минуту схолиаст размышлял над её словами. Смысла он так и не нашёл – и зная, что не найдёт никогда, отбросил всякие попытки.
– Что здесь произошло за последние недели? – уже в третий раз осведомился он.
– После того, как я сочла тебя мёртвым и бросила в этой башне, – начала красавица, – для города настали тёмные дни. Агамемнону почти удалось взять Илион. Гектор горько скорбел у себя в чертогах ещё до того, как амазонки отправились навстречу погибели. Дыра в небесах закрылась, и видимо, навсегда, вот благородный Приамид и замкнулся в четырёх стенах наедине с горем, отвергнув даже любимую Андромаху. Она уже собиралась рассказать ему, что Астианакс не убит, но так и не придумала, как это сделать, не поплатившись жизнью за обман. Многие из достойных сынов Трои пали от рук аргивян и союзных им богов, и если бы не покровительство сребролукого Аполлона, который осыпал неприятельские полчища градом непогрешимых стрел, Илион был бы взят и разрушен в те мрачные дни, пока шлемоблещущий Гектор не ввязался в сражение.
Дошло до того, что данайцы с Диомедом во главе пробили брешь в городской стене у смоковницы. Ещё до нашей злополучной войны с богами за десять лет осады враги уже трижды подступали туда, посягая взойти на твердыню в уязвимом месте, которое, верно, открыл им какой-нибудь искусный волхвователь; всех отбивали Гектор, Парис и другие славные герои: сперва Большого и Малого Аяксов, потом сынов Атрея, а после и самого Тидида. Однако на сей раз, через четыре дня после того, как я покушалась убить тебя и бросить на растерзание птицам, надменный Диомед явился к дикой смоковнице не один, а со всеми своими аргосцами. В ту самую минуту, когда на западе ратники Агамемнона воздвигали осадные лестницы, а Скейские ворота трещали под ударами таранов величиной с вековые деревья, отпрыск Тидея тайком, но с огромными силами атаковал нижайший участок стены, и на закате четвёртого дня аргивяне ворвались в город.
Только беспримерная храбрость Деифоба – это брат благородного Гектора, волей царя и своего отца Приама предназначенный мне в очередные супруги, – так вот когда бы не отвага Деифоба, Трое пришёл бы бесславный конец. Пока другие сокрушались духом из-за лестниц и стенобитных орудий Агамемнона, сей доблестный муж заметил подлинную опасность, собрал уцелевший остаток своего батальона, несколько сотен бежавших бойцов Энея, позвал на подмогу Гелена, полководца, именуемого Азием Гиртакидом, и бесстрашного ветерана Астеропея и лично возглавил ответное наступление, превратив близлежащую рыночную площадь в линию второго фронта. В ужасной схватке с одолевающим нас Диомедом он сражался как бог, ухитрившись отбить даже грозную пику, брошенную в него Афиной, – ибо бессмертные воевали с такою же, если не с большей свирепостью, что и кратковечные.
К рассвету нового дня в стене уликой смоковницы зияла огромная брешь, дюжины улиц оказались либо сожжены, либо заняты озверевшими врагами, полчища Агамемнона по-прежнему покушались взять приступом наши северные и восточные стены, расщепленные Скейские ворота едва держались на тяжёлых железных петлях. Тогда-то шлемоблещущий герой и объявил Приаму и отчаявшейся родне, что вступает в битву.
– И что же, вступил?
– А как же! – рассмеялась Елена. – Мир ещё не видел столь великой и славной aristeia. Разгневанный Гектор, которого Аполлон с Афродитой хранили от молний Афины и Геры, вызвал Тидида на честный поединок и пронзил своего противника лучшим копьём. Аргосцы в трепете обратились в бегство. Уже на закате город был снова цел, и каменщики не покладая рук надстраивали стену возле старой смоковницы, так чтобы не уступала укреплениям у Скейских ворот.
– Диомед погиб? – потрясённо вымолвил Хокенберри.
Десять лет наблюдений за ходом троянской осады уверили схолиаста, что сын Тидея неуязвим, как Ахилл или небожитель. В гомеровской «Илиаде» подвиги Диомеда и его знаменитый поединок занимают пятую песнь целиком и начало шестой, уступая величиной и яростью лишь деяниям быстроногого Пелида, увековеченным в песнях с двадцатой по двадцать вторую, – легендарному гневу Ахилла, которому никогда уже не сбыться на этой Земле после того, как некий учёный решил вмешаться в историю.
– Диомед погиб, – ошеломленно повторил схолиаст.
– Да, и Аякс тоже, – обронила Елена. – Поутру наш пламенный защитник вторично вызвал Теламонида на бой: если помнишь, они уже сходились для славной aristeia, однако расстались друзьями, как ни пылали оба сразиться. На сей раз вышло иначе. Гектор с размаху грянул мечом по светозарному Щиту соперника, так что медь загудела под мощным ударом. «Пощады! – взревел Большой Аякс. – Помилуй меня, сын Приама!» Но Гектор не сжалился: тем же клинком поразил ему грудь и хребет, исторгнув душу героя прежде, чем солнце поднялось над окоёмом хотя бы на ладонь. Громко зарыдали крепкодушные саламинские воины, в знак скорби разрывая на себе пышные одежды, и тут же в смятении подались назад – лишь для того, чтобы врезаться в рати Атридов, хлынувшие на Лесистый Утёс. Знаешь, тот высокий кряж на западе, который бессмертные нарекли могилой быстрой амазонки Мирины?
– Знаю, – кивнул Хокенберри.
– Вот там отходящие войска покойного Аякса и столкнулись с бегущими в атаку копьеборцами Агамемнона и Менелая. Что тут началось! Полная неразбериха.
И в эту-то неразбериху вихрем ворвался Гектор. Деифоб не отставал от него ни на шаг, следом вели своих фракийцев Акамас и старенький Пирос, а там подоспели Месфл с Антифовым сыном, воеводы громогласных меонийских мужей… Словом, все троянские и союзные нам герои, ещё два дня назад не чаявшие остаться в живых, приняли участие в битве. Тем памятным утром я взошла на городскую стену вместе с прочими знатными дамами, юношами, детьми и дряхлым Приамом, которого нынче таскают на паланкине, сделанном из бывшего престола. И целых три часа ни один из нас, как ни всматривался в даль, не видел ни зги на поле брани, такую пыльную бурю подняли разом тысячи ратников и сотни конных колесниц. Поверишь ли, Хок-эн-беа-уиии, порой тучи стрел затмевали солнце.
