«Голубой шарик, где кости моей жены давно рассыпались прахом… – Хокенберри смахивает слезу и вдруг усмехается про себя: – Чёрт, мои тоже!»
– Как же вы туда полетите? – произносит мужчина и сразу проникается нелепостью собственного вопроса.
Ведь он уже слышал рассказ о путешествии Манмута с Юпитера на Марс в компании его гигантского друга Орфу и других моравеков, не переживших первую встречу с богами. «На это есть космические суда, Хокенбеби». Хотя и возникшие словно по волшебству из квантовых Дырок, появившихся при помощи его собеседника, но всё же настоящие.
– На Фобосе строится специальный корабль, – мягко промолвил моравек. – На сей раз мы полетим не одни. И не безоружнымими.
Схолиаст беспокойно меряет шагами пространство. У самого края неровной площадки его охватывает страстное желание сигануть вниз, навстречу, гибели: этот соблазн с юных лет преследовал его на любых возвышенностях. «Не потому ли меня и тянет сюда? Мечтать о прыжке? Грезить о самоубийстве?» Пожалуй и так. Одиночество последних восьми месяцев давит на сердце невыносимым грузом. «Теперь и Найтенгельзер исчез – улетел за компанию с индейцами в недра неведомого космического пылесоса, который очистил Землю от жителей, пощадив лишь несчастных проклятых троянцев и греков». Хокенберри знает: ему достаточно покрутить квит-медальон на груди, чтобы во мгновение ока очутиться в Северной Америке, точнее, в доисторической Индиане, и устремиться на поиски оставленного там старого друга. Однако ещё схолиасту известно, что боги тут же выследят его сквозь прорехи в Планковом пространстве; потому-то он больше и не квитируется – вот уже долгих восемь месяцев.
Мужчина возвращается и тёмным силуэтом на фоне костра замирает над маленьким европейцем.
– Какого хрена, Манмут, к чему этот разговор?
– Ты приглашён в путешествие, – спокойно изрекает моравек.
Хокенберри тяжело опускается на ближайший камень и целую минуту не издаёт ни звука. Потом произносит:
– Господи, зачем? Какой от меня в подобной экспедиции прок?
Европеец по-человечьи пожимает плечами.
– Ты – существо из того мира, – просто отвечает он. – Пусть даже из другого времени. Видишь ли, на той Земле по-прежнему живут люди.
– Правда? – В голосе схолиаста звучит изумление невежды. Об этом ему даже не приходило в голову спросить.
– Да. Их не так много – похоже, четырнадцать веков назад большая часть каким-то манером переродилась в постлюдей и переселилась в города на орбитальных кольцах. Однако, по нашим наблюдениям, на планете осталось несколько сотен тысяч землян старого образца.
– Старого образца, – повторяет Хокенберри, даже не пытаясь изобразить хладнокровие. – То есть вроде меня.
– Именно, – кивает Манмут и поднимается. Его зрительная панель едва доходит человеку до пояса. Отроду не слывший великаном учёный вдруг понимает, как должны себя чувствовать олимпийцы рядом с простыми смертными. – Полагаем, тебе лучше отправиться с нами. Моравеки рассчитывают на твою бесценную помощь при контактах с людьми на Земле будущего.
– Господи Иисусе, – вновь говорит схолиаст.
После чего задумчиво поднимается, в который раз бредёт к неровному краю над пропастью, в который раз прикидывает, как было бы просто шагнуть с уступа в темноту (уже не надеясь на воскрешение) и повторяет:
– Господи Иисусе.
У погребального костра скитается неутешной тенью Гектор, без устали возливая вино, покрикивая на своих людей, чтобы усерднее кормили жаркое пламя.
«Это я убил Париса, – думает Хокенберри. – Это на моей совести кровь каждого мужчины, женщины, ребёнка и бога, погибших с того злосчастного дня, когда я принял вид Афины и, притворившись, будто прикончил Патрокла, выкрал якобы мёртвое тело, дабы поднять Ахиллеса на битву с Олимпом…» Хокенберри разражается горьким смехом. Плевать, если маленькая живая машинка решит, будто бы он потерял рассудок.
«А что, разве не так? Всё бред и чушь! Ну почему я до сих пор не прыгнул с этого долбаного обрыва? Отчасти – стыдно признаться! – из чувства долга. Как будто бы всё ещё обязан отчитываться перед Музой. Нет, я точно свихнулся». При этой мысли к горлу опять подступают рыдания.
– Так вы полетите с нами на Землю, доктор Хокенберри? – негромко спрашивает Манмут.
– Конечно, гори оно всё, почему бы и нет? Когда?
– Как насчёт прямо сейчас? – говорит маленький европеец.
Оказывается, шершень давно и беззвучно парил где-то в сотне футов над ними, отключив навигационные огни. Чёрный шипастый летательный аппарат возникает из мрака с такой внезапностью, что схолиаст едва не падает с края площадки.
Особенно сильный порыв ночного ветра толкает человека обратно, и он шагает в сторону от обрыва. В ту же секунду из фюзеляжа шершня выдвигается лестница и клацает о камень, Хокенберри видит, как изнутри струится красное мерцание.
– После вас, – произносит Манмут.
6
С восходом солнца Гера вступила под своды Великого Зала Собраний, где в одиночестве, мрачно восседая на золотом престоле, ожидал её Зевс.
– Этот, что ли? – осведомился Громовержец, кивнув на пса, приведенного супругой.
– Этот, – промолвила богиня и отстегнула сияющий поводок.
Животное тут же уселось.
– Зови своего сына, – распорядился Тучегонитель.
– Которого?
– Искусного мастера. Того, что пускает слюни при виде Афины, точно блудливый… Хотя нет, собаки лучше воспитаны. Гера тронулась к выходу. Пёс поднялся следом за ней.
– Оставь его, – приказал Зевс.
По мановению белой руки огромный зверь опустился на место.
Его короткая серая шерсть лоснилась, а кроткие карие глаза ухитрялись выражать коварство и глупость одновременно. Пёс принялся расхаживать взад и вперёд вокруг золотого трона, царапая мрамор. Потом обнюхал торчащие из сандалий голые пальцы Повелителя Молний, Сына Кроноса. Потом, неприятно стуча когтями по полу, приблизился к тёмному голографическому пруду, заглянул туда, не увидел ничего интересного в тёмных завихрениях помех, заскучал и потопал к далёкой белой колонне.
– Ко мне! – повелел Громовержец.
Зверь покосился на него, отвернулся и начал обнюхивать основание колонны с самыми серьёзными намерениями.
Властитель Молний громко свистнул.
Пёс повертел головой, навострил уши, однако не тронулся с места.
Бог свистнул и хлопнул в ладоши.
Серый пёс вернулся в два прыжка, радостно высунув язык и выкатив глаза.
Тучегонитель спустился с трона и потрепал животное по загривку. Затем извлёк из бесчисленных складок одежды сверкающий нож и взмахом могучей руки рассёк звериную шею. Голова докатилась почти до границы голографического пруда, а тело попросту рухнуло, вытянув передние лапы, как если бы пёс получил команду «лежать» и повиновался в надежде на лакомую награду.
