– И как там дела? – интересуется Ахиллес.
– Тебя нет, Гектора убить некому, твои мирмидонцы вкупе с ахейцами, аргивянами и прочими-как-их-там получают от осаждённых коленом под зад.
– Агамемнон и его люди отступают? – спрашивает Пелид.
– Ага. В последний раз, когда я заглядывал в голографический пруд Великой Залы, а это было считанные часы назад, перед тем, как нелёгкая понесла меня чинить эскалатор, Атрид провалил очередное наступление и пятился к заградительным рвам, что! перед чёрными кораблями. Гектор готовился к наступательным действиям, строил войска у стены. По большому счёту, всё зависло от того, чья команда небожителей пересилит. Ты не поверишь, но нашим крутым сучкам Афине с Герой даже с помощью! Посейдона, грозно колеблющего землю (а уж это он умеет, хлебом его не корми, дай поколебать что-нибудь), пока не удалось посбивать спеси со сторонников Трои: дальноразящего Аполлона, Ареса и коварной Афродиты с её подружкой Деметрой.
Быстроногий молча кивает. Отныне жизнь его связана с Пентесилеей, а не с Атридом и боевыми товарищами. Ахиллес доверяет своим мирмидонцам, они поступят как надо: если получится – унесут ноги, если понадобится – сложат головы на поле брани.
С тех пор, как Афина (или же Афродита в её обличье, как несколько дней назад уверяла богиня мудрости) прикончила его любезного друга Патрокла, сердце Пелида кровожадно взывало о мести бессмертным. Теперь у него только две цели. Первая – вернуть любимую амазонку, хотя чувства к ней и породили волшебные духи Киприды, к жизни. Вторая – порешить ненавистную Афродиту. Сам того не сознавая, грек поправляет богоубийственный кинжал на поясе. Если Афина сказала правду – а почему бы и нет? – этот клинок из квантово-смещённой стали оборвёт жизнь светлоокой дочери Зевса, да и любого из олимпийцев, кто встанет на пути, в том числе хромоногого Гефеста: пусть только вздумает улизнуть или оказать сопротивление.
Покровитель огня ведёт Ахилла на парковочную стоянку подле Великой Залы Собраний, где выстроились в ряд на траве десятки золотых колесниц. Словно нити пуповины, тянутся от них под землю, к некому зарядному устройству, металлические шланги. Гефест забирается в безлошадную повозку и манит кратко-вечного спутника за собой.
– Куда это мы? – мнётся Пелид. Кузнец закатывает глаза.
– Я же говорил, навестим одну небожительницу, которой известно, где скрывается Громовержец.
– А почему не поехать прямо к Зевсу? – Мужеубийца по-прежнему не ступает на подножку.
Тысячи раз он управлял и ездил на колесницах, но никогда ещё не порхал в облаках, как боги, которых он часто видел над Илионом. Не то чтобы мужчину пугала эта затея, но всё-таки он не спешит покинуть надёжную землю.
– Есть одна технология, известная только Крониду, – поясняет Гефест. – Он может схорониться от всех моих сенсоров и шпионских устройств. Так вот её явно кто-то активировал. Чует моё сердце, это был не Владыка Владык, а его благоверная Гера.
– И какой же бессмертный покажет нам, где он прячется? – рассеянно спрашивает герой.
Песочный ураган разбушевался; кругом полыхают ужасные молнии, в сотне футов над головами собеседников шипят и сверкают статические разряды: это планетарный ураган порывами налетает на защитное поле Олимпа – эгиду Зевса.
– Никта, – говорит хромоногий.
– Ночь? – повторяет Ахилл.
Мужеубийца, конечно, слышал имя дочери Хаоса, одного из первых наделённых сознанием существ, явившихся из пустого зияющего пространства, которое было в самом начале времен, когда настоящие божества помогли отделить мрак Эреба от сине-зелёного порядка Геи-Земли. Правда, ни в одном из известных ему городов Греции, Азии или Африки не поклонялись таинственной богине. Легенды гласили, будто бы от Никты – причём она справилась в одиночку, без помощи какого-нибудь бессмертного оплодотворителя, – произошли Эрида (Раздор), Мойры (Судьбы), Гипнос (Сон), Немезида (Возмездие), Танатос (Смерть) и Геспериды.
– А я полагал, что это персонификация, – произносит Пелид. – Ну или тележка с воловьим дерьмом. Кузнец ухмыляется.
– Даже персонификация и тележка с воловьим дерьмом обзаводится телесной оболочкой в чудесном новом мире, созданном для нас при участии «постов», Просперо и Сикораксы, – отвечает он. – Ну что, едем? Или мне пока квитнуться в лабораторию и насладиться… э-э-э… прелестями твоей спящей красавицы?
– Только попробуй, и ты покойник, – спокойно, без угрозы обещает герой.
– Знаю, – кивает Гефест. – Потому и спрашиваю в последний раз: залезешь ты в эту чёртову колесницу или нет?
Они летят на юго-восток и ухитряются обогнуть добрую половину колоссальной марсианской сферы, хотя Ахилл и не догадывается, что попал на Марс или что перед ним именно сфера. Зато ахейцу известно другое: вряд ли он согласится повторить этот крутой подъём над Олимпийским озером кальдеры, ещё хоть раз резко вырваться из-под эгиды в объятия ревущего пыльного урагана вслед за четвёркой коней, возникших из ниоткуда при взлёте, и потом ещё долго скакать сквозь яростный ветер и слепящую бурю. Ухватившись за деревянный и бронзовый край колесницы, Ахилл изо всех сил старается не зажмуриваться. По счастью, колесницу окружает силовое поле, которое защищает обоих от свистящего песка и смертельных вихрей, – не то уменьшенная копия эгиды, не то разновидность невидимых доспехов, коими пользуются бессмертные на поле брани.
И вот уже пыльные ураганы остались позади, вокруг раскинулась чёрная ночь, усеянная искрами далёких светил, а по небу мчатся два маленьких спутника. К тому времени, когда колесница пересекает линию трёх огромных вулканов, пыль почти рассеивается, и далеко внизу черты планетарного пейзажа ярко прорисовываются в отражённом сиянии звезд.
Ахеец уже знает, что жилище богов расположено в собственном непонятном мире (ещё бы не знать после восьми месяцев сражений на красных равнинах за Брано-Дырой, как называли её соратники-моравеки, у берегов теплого, лишённого приливов северного моря, совсем не похожего на земные), но герой и не подозревал, что мир Олимпа окажется настолько большим.
Пассажир и возница пролетают над бесконечным широким затопленным каньоном; глубокую тьму нарушают лишь яркие блики звёзд на воде и несколько подвижных огоньков на много лиг внизу – по словам Гефеста, это фонари на каменоломных барках маленьких зелёных человечков. Не видя причин вдаваться в подробности, Пелид удовлетворяется туманным пояснением.
Внизу проносятся голые, а потом лесистые горные хребты, бесчисленные круглые углубления (покровитель огня нарёк их кратерами) – неровные, выветренные, кое-где поросшие деревьями; в некоторых поблескивают озёра. В лунном и звёздном свете очертания особенно ярки, а края остры.
Повозка взмывает выше, свист ветра вокруг миниатюрной эгиды утихает, и Ахиллес вдыхает чистый воздух, производимый самой машиной. Содержание кислорода настолько высоко, что даже слегка пьянит.
Кузнец даёт имена скалистым, горным и долинным пейзажам, которые разворачиваются далеко внизу. Калека напоминает ахейцу скучающего капитана барки, объявляющего остановки на реке.
