– Кассандра, как у тебя повернулся язык заговорить про моего младенца? Тебе не хуже других известно: восемь месяцев назад Афродита и Афина Паллада явились в детскую комнатку, зарезали моего малыша вместе с кормилицей и заявили, что боги Олимпа, рассерженные неудачной попыткой Гектора сжечь корабли аргивян, выбрали в жертву не годовалую тёлку, а нашего Астианакса, которого мы с отцом нежно звали Скамандрием.
– Чушь собачья, – откликнулась узница. – Развяжи меня. Голова у неё раскалывалась. Так всегда бывало после особенно ярких видений.
– И не подумаю, пока не скажешь, почему тебе взбрело на ум болтать, будто бы я подменила своё дитя ребёнком рабыни. – Андромаха смерила молодую невестку холодным взглядом. Клинок уже поблёскивал у неё в руке. – Разве я могла пойти на такое? Разве подозревала, что богини явятся именно в тот момент? Да и зачем всё это?
Провидица вздохнула, прикрыла веки.
– Никаких богинь там не было, – устало, но с вызовом промолвила она и снова открыла глаза. – Узнав о гибели Патрокла, дражайшего друга Ахилла, от рук Паллады (что наверняка окажется очередной ложью), ты задумала или сговорилась с Еленой и Гекубой прикончить сына кормилицы – погодка маленького Астианакса, а заодно и бедную мать. И уже потом объявила Гектору с Пелидом и прочим сбежавшимся на твои вопли, будто бы в окровавленной детской побывали сами бессмертные.
В зеленоватых очах Андромахи сверкали льдинки вечной мерзлоты, сковавшей недоступную вершину.
– Мне-то что за радость?
– А как же наш секретный замысел? Троянские женщины давно лелеяли мечту остановить кровавую войну, отвлечь своих мужчин от сражений с ахейцами. Прежняя война должна была, по моим пророчествам, принести в наш город гибель и разрушение. Слушай, это была блестящая мысль. Я преклоняюсь перед твоей решимостью.
– Если даже ты и права, – откликнулась супруга Гектора, – значит, я собственноручно втянула всех в ещё более безнадёжную битву с богами. Вспомни свои прежние предсказания: многим из нас грозило рабство, но не смерть.
Ясновидящая неуклюже попыталась пожать плечами, забыв верёвках и растянутых руках.
– Ты думала лишь о спасении сына, которого, как мы знали, ждала ужасная гибель, превратись наше прошлое будущее в текущее настоящее. Я тебя понимаю. Андромаха протянула нож.
– Значит, жизнь моей семьи, даже Гектора, зависит от того, тешься ли ты об этом ещё раз и поверит ли тебе всякий сброд – не важно, троянский или ахейский. Убрав тебя, я обеспечу нашу безопасность.
Кассандра выдержала ровный взгляд взрослой женщины.
– Мой дар предвидения может ещё послужить вам, подруга. Когда-нибудь он даже может спасти твою жизнь, или Гектора, или Астианакса, где бы ни укрывался твой сын. Ты же знаешь, когда на меня находит, я не владею собой, мелю всё, что вздумается. Давай так: ты, Елена или кто ещё с вами в сговоре, держитесь рядом, а то и приставьте рабыню покрепче, затыкает мне рот, когда снова начну чесать языком. В случае чего – убейте.
Невестка Приама помолчала, закусив губу, потом наклонилась и перерезала шёлковую верёвку, завязанную на правом запястье пленницы. Избавляясь от остальных, она проронила:
– Амазонки приехали.
Целую ночь Менелай провёл в беседах со старших братом; когда младая Эос простёрла из мрака розовые персты, он уже был готов действовать.
До восхода солнца перемещался Атрид от одного греческого стана к другому вдоль побережья, вновь и вновь переживая рассказ Агамемнона о пустых городах, безлюдных крестьянских полях, заброшенных гаванях, о судах без команды, качающихся на якоре у берегов Марафона, Эритреи, Халкиды, Авлиды, Гермионы, Тиринфа, Гелоса и дюжины других приморских городов. Слушал, как предводитель повествует притихшим ахейцам, аргивянам, критянам, итакийцам, лакедемонцам, калиднийцам, вупрасийцам, дулихийцам, пилосцам, пиразийцам, спартанцам, мессеисянам, фракийцам, окалеянам – всем без исключения союзникам с материковой Греции, скалистых островов и самого Пелопоннеса о том, что их земли стали необитаемы, жилища – покинуты людьми, словно по воле богов: пища гниёт на столах, смятые как попало одежды оставлены на ложах, тёплая вода ванн и бассейнов зарастает водорослями, клинки ржавеют без ножен. Глубоким, могучим, раскатистым голосом пространнодержавный Атрид описывал корабли на волнах, с парусами – не убранными, полными ветра, но разорванными в клочья (хотя, по его словам, небосвод был ясен и море вело себя на диво прилично в течение целого месяца плавания); руки рабов не касались опущенных вёсел на полногрудых афинских судах, нагруженных товарами под завязку; гигантские ялики из Персии осиротели без своих неповоротливых матросов и совершенно никчёмных воинов; изящные египетские красавцы замерли у причалов, словно забыв о пшенице, которую собирались везти на родную землю.
– В мире не осталось ни мужчин, ни женщин, ни детей! – неизменно восклицал Агамемнон в каждой ахейской ставке. – Только мы и подлые троянцы. Стоило нам обратиться спинами к олимпийцам, хуже того, обратить против них свои сердца и руки, как боги похитили нашу надежду – наших жён, родных, отцов и рабов.
– Они все умерли? – непременно вскрикивал кто-нибудь в каждом лагере, заглушая страдальческие вопли товарищей.
И ночь исполнялась горестными стенаниями. Пространнодержавный поднимал руки, прося тишины, и выдерживал жуткую паузу.
– Следов борьбы не обнаружено, – наконец изрекал он. – никакой крови. Никаких разлагающихся трупов, брошенных на потеху собакам и птицам.
И всякий раз, под любым шатром, доблестные соратники царя – матросы, охрана, простые солдаты и предводители, сопровождавшие Агамемнона в плавании, – отдельно беседовали по душам с товарищами по рангу. К рассвету каждый на берегу внял ужасающей вести, и парализующий страх уступил место бессильной ярости.
Вся эта история отлично играла на руку братьям Атридам, втайне желавшим не только возобновить осаду Трои, но и свергнуть самозваного диктатора, быстроногого Ахиллеса. Менелай потирал руки, предвкушая, как через пару дней, если не часов, Агамемнон вернёт себе законное место главнокомандующего.
К утру, когда царь закончил дежурный обход лагерей, прославленные военачальники – Диомед, Большой Аякс Теламонид, рыдавший, как дитя, услышав об исчезновении людей с милого Саламина, Одиссей, Идоменей, Малый Аякс, разбитое сердце которого обливалось кровью, разделяя горести земляков-локров, и даже словоохотливый Нестор– разошлись по своим шатрам, чтобы забыться коротким, тревожным сном.
– Теперь выкладывай новости об этой треклятой битве с бессмертными, – сказал Агамемнон Менелаю, оставшись с ним наедине в центральной ставке лакедемонцев, окружённой верными полководцами, охраной и копьеборцами – разумеется, те стояли на почтительном расстоянии, дабы никто не подслушал той беседы повелителей.
Рыжеволосый Атрид рассказал обо всём; о постыдных ежедневных сражениях между магией моравеков и божественным оружием олимпийцев, о поединках, унёсших жизнь Приамида и некоторых героев помельче с троянской и ахейской стороны, и о вчерашнем погребальном обряде. Агамемнон и сам мог видеть восходящий дым от костра и пламя над илионской стеной, исчезнувшие всего час назад.
