Остаётся только страдать и наблюдать за тем, что творится вокруг тесной, стремительно сжимающейся сферы, пронизанной болью и неудобством.
Чудо-юдо-дочери Океана – Иона, Пантея и Азия – бодро шествуют сквозь ядовитую мглу навстречу яркому мерцанию, вероятно, порождённому извержением вулкана; третья из сестёр сжимает Пелида в громадном потном кулаке. Кое-как разлепляя пылающие веки, сквозь потоки слез, вызванных едким чадом, а не избытком чувств, мужеубийце удаётся разглядеть высокие скалистые гряды, ворчащие вулканы, бездонные расщелины, наполненные лавой и невиданными чудовищами, гигантских сороконожек (видимо, родственников Целителя на Олимпе), возникающие во мгле силуэты иных титанов, чей рёв и грохочущие шаги то и дело оглашают тьму, обрамлённые огнём небесные тучи, яростные прочерки молний и прочие электрические явления.
Внезапно великанша Пантея изрекает:
– Я вижу трон эбеновый и тень под пологом.
[72]
И стерва по имени Азия отзывается раскатами, похожими на рокот камнепада в горах (Ахилл не в силах даже зажать пораженные шумом уши ладонями в кислотных ожогах):
– Но полог упадает.
Пантея присоединяется к сестрам:
– Я вижу мрак, и стрелы тьмы похожи на стрелы солнца, вставшего в зените, как нестерпимо яркое пятно. Ни силуэта, ни лица не видно, и всё ж мы чувствуем, что это Дух.
Теперь подаёт голос Демогоргон, и быстроногий зарывается лицом в гигантскую шершавую ладонь великанши, тщетно пытаясь приглушить боль от всепроникающих инфразвуковых ударов:
– ХОТИТЕ ЧТО-НИБУДЬ УЗНАТЬ – СПРОСИТЕ, ОКЕАН ИДЫ.
Азия протягивает руку с корчащимся на ней человеком:
– Поведай нам, что за зверушку мы тут поймали? По виду и манерам – не морская ли это звезда? Смотри, сколь занятно она извивается и пищит!
Демогоргон трубит в ответ:
– О НЕТ, В ТВОЕЙ РУКЕ ВСЕГО ЛИШЬ КРАТКОВЕЧНЫЙ, ХОТЯ ОН И ОБРЁЛ БЕССМЕРТЬЕ ПО НЕДОСМОТРУ НЕБЕСНОГО ОГНЯ. АХИЛЛ ЕСТЬ ИМЯ ЭТОГО СОЗДАНЬЯ, И ДОМ ЕГО ОТСЮДА ДАЛЕКО. ДО НЫНЕШНЕГО ДНЯ ОН ПЕРВЫЙ ЧЕЛОВЕК, НИСШЕДШИЙ В МРАЧНЫЙ ТАРТАР.
– А, – разочарованно тянет Азия и небрежно сажает надоевшую игрушку на раскалённый, как печь, валун.
Жар охватывает ахейца, тот снова продирает глаза: на сей раз, из-за близкого извержения, видно гораздо лучше, но это не радует. Мужчина в ужасе смотрит на огненную реку из лавы, что с обеих сторон огибает его дымящийся камень. Подняв же глаза на Демогоргона, воссевшего на троне выше всех разъяренных вулканов, на эту бесформенную пустоту, облечённую пологом с капюшоном, уходящую вверх на многие и многие мили, Ахилл испытывает неудержимый рвотный позыв. И с облегчением уступает ему. Океаниды, похоже, не замечают его неучтивости.,: Азия вопрошает Демогоргона:
– На что ещё ты можешь дать ответ?
– НА ВСЁ, ЧТО ВЫ ПОСМЕЕТЕ СПРОСИТЬ.
– Кто создал мир и всё живое? – интересуется эта самая словоохотливая, если не самая умная, по мнению воина, из трёх дебильных сестёр.
– БОГ.
– Кто создал в нём всё сущее, – не унимается Азия, – желанья, мечты и разум?
– ВСЕМОГУЩИЙ БОГ.
«А он не слишком-то разговорчив, – заключает про себя Ахиллес. – В голове, должно быть, ветер гуляет… если у парня вообще отыщется голова».
Чего бы он только не дал за возможность подняться на ноги, вытащить из-за пояса меч и прикрыться щитом! Первым делом герой с наслаждением порешил бы Демогоргона, потом сестричек-титанид… медленно.
– Кто создал непонятное волненье, когда дыханье ветерка весной иль милый голос, внятный только юным, рождает слезы, чьё сиянье ярче сиянья незаплаканных цветов, и обращает белый свет в пустыню, когда умолкнет?
Мужчину опять выворачивает – уже не столько из-за головокружительного зрелища, сколько по эстетическим соображениям. Всё-таки первыми нужно будет прикончить Океанид. А сучку Азию Ахиллес был бы счастлив убить несколько раз подряд. Вот было бы здорово поселиться в её пустой голове, как в доме, используя глазницы вместо окон.
– МИЛОСЕРДНЫЙ БОГ, – нараспев произносит Демогоргон.
В греческом языке нет подобного выражения, однако Пелид понимает то, что заявил бестелесный дух. Ахейца нимало не удивляет, что громадные Океаниды и это порождение мрака изъясняются именно по-гречески. В конце концов, они же титаны, а не какие-нибудь варвары.
– Но кто же создал зверства, и безумства, и ужасы, которые свисают со звеньев движущейся цепи жизни при каждой новой мысли человека и волокут её в могильный ров? Но кто придумал тщетные надежды, и ненавистью ставшую любовь, и угрызенья горше вкуса крови, и боль с её истошным завываньем, переходящим постепенно в крик…
Тут она обрывается на полуслове.
Ахилл от души надеется, что в преисподней разразился какой-нибудь катаклизм; сейчас он уничтожит весь этот мир, поглотит Азию с её сестрами, точно лёгкую медовую закуску на мирмидонском празднестве… Однако, с трудом разлепив обожжённые веки, мужчина видит перед.собой всего лишь круг света, изливающий ослепительное сияние в багровое марево.
Брано-Дыра.
Из яркого блеска является фигура. Она отдалённо напоминает человека, но собрана из металлических сфер. Круглую форму имеет не только голова: из шариков составлено и туловище, и расставленные в стороны руки, и чуть подгибающиеся ноги. Разве что ступни и ладони, покрытые чем-то вроде бронзы, смутно походят на человеческие. Существо приближается. Из сфер, заменяющих ему плечи, вырываются два снопа света. Правая ладонь выпускает красный луч не толще метательного копья и направляет его на сестёр Океанид, отчего их кожа шипит и покрывается волдырями. Великанши пятятся, ступая по лодыжки в кипящей лаве. Алый свет для них не помеха: дочери Океана прикрывают лица и глаза от режущего сияния, что истекает из Браны.
– Ахиллес, чтоб тебе, так и будешь тут валяться?
Гефест! Теперь мужеубийца видит: железные пузыри, тяжёлые перчатки и толстая обувь – это всего лишь защитный костюм. На спине калеки коробится и дымится «мешок для дыхания», а верхняя сфера прозрачна, будто стекло, на котором играют блики от плечевых прожекторов и ручного лазера и сквозь которое можно различить уродливую бородатую физиономию карлика.
Быстроногий испускает слабый писк.
Покровитель огня смеётся, и микрофоны в пневмокостюме усиливают его гадкий хохот.
– Что, не по нраву тебе здешний воздух и гравитация? Бывает. Вот надень-ка, это называется термокостюм. В нём хотя бы дышать можно.
Хромоногий бросает ахейцу невероятно тонкое одеяние.
Герой пытается шевельнуть рукой, но может лишь корчиться и надрывно кашлять.
– Тьфу, пропасть! – говорит калека. – Так и знал, что придётся тебя одевать, словно младенца. Ладно, лежи и не дёргайся. Да, не вздумай меня обгадить или выпустить газы, пока я буду с тобой цацкаться.
