Десять минут спустя, когда витиеватая брань повисает в атмосфере удушливой пеленой подобно жаркому дыму вулканов, Ахилл уже собственными ногами стоит на твёрдой скале рядом с Гефестом и запросто дышит через прозрачную мембрану, которую карлик назвал «респиратором». Поверх золотой термокожи грек нацепил доспехи, знаменитый щит в кислотных разводах и по-прежнему сверкающий клинок. Взирая снизу вверх на неразличимую массу, величаемую Демогоргоном, быстроногий вновь полон чувства собственной неуязвимости и горд собою, как всегда. Только бы Азия продолжала задавать свои дурацкие вопросы, мечтает ахеец: тогда у него появился бы повод распотрошить её, словно рыбу.
– Демогоргон, – взывает бог огня через усилители, спрятанные в прозрачном шлеме, – мы с тобой как-то встречались – более девятнадцати веков назад, во время битвы Олимпа с титанами. Моё имя Гефест…
– А, ТЫ ТОТ КАЛЕКА, – рокочет бесформенный дух.
– Ага. Спасибо, что напомнил. Мы с Ахиллесом явились в Тартар, дабы просить вашей помощи – твоей, Крона, Реи и всех Бывших.
– ДЕМОГОРГОНА НЕ ЗАБОТЯТ НУЖДЫ ПРОСТЫХ БОГОВ И СМЕРТНЫХ.
– Ах, ну да, конечно, – отзывается хромоногий, чей скрипучий голос по-прежнему разносится в сотню раз дальше благодаря микрофонам костюма. – Хреново. Ахиллес, может, сам попробуешь? С ним толковать всё равно что со своей задницей.
– Хочешь сказать, эта здоровая куча из ничего меня услышит? – осведомляется человек.
– Я ВНИМАЮ ТЕБЕ.
Герой запрокидывает голову и направляет взгляд на рдеющие тучи, бурлящие чуть в стороне от лишённого черт, пустого лика бестелесного существа.
– Демогоргон, когда ты говоришь о Боге, то имеешь в виду Зевса?
– ГОВОРЯ О БОГЕ, Я ИМЕЮ В ВИДУ ТОЛЬКО БОГА. – Значит, Зевса, потому что сию минуту сын Крона и Реи собирает уцелевших олимпийцев, дабы провозгласить себя Владыкой Всего Творения, полноправным Господином этой и прочих вселенных.
– ЗНАЧИТ, ОДИН ИЗ ВАС ЛЖЁТ: ЛИБО ОН, ЛИБО ТЫ, ЧЕЛОВЕЧЬЯ ОТРАСЛЬ. БОГ ПРАВИТ МИРОМ, ТОЛЬКО НЕ С ОЛИМПА.
– Тогда Громовержец поработил всех прочих бессмертных и кратковечных, – возражает Ахилл; благодаря микрофонам и радиопередатчикам его речь разносится эхом по склонам вулканов и опалённым утёсам.
– СЛУЖИТЕЛЬ ЗЛА В ЛЮБОМ ОБЛИЧЬЕ – РАБ! ТАКОВ ЗЕВЕС ИЛЬ НЕТ – ТЕБЕ ИЗВЕСТНО.
– Известно, – соглашается быстроногий, – что это жадный и тщеславный сукин сын. Не в обиду будь сказано, если Рея слушает нас где-то там, в темноте. По-моему, он просто трус и хвастун. Но если ты готов признать его владычество, тогда, конечно, Тучегонитель воцарится на Олимпе и во вселенной на веки вечные.
– Я НАЗЫВАЮ БОГОМ, КАК И ВЫ, ВЛАСТИТЕЛЯ ЖИВЫХ СУЩЕСТВ – ЗЕВЕСА.
– Но у раба ведь должен быть хозяин? – допытывается Ахилл.
– Отлично припечатал! – шипит ему Гефест. – Как есть в яблочко!
– Умолкни, – цедит ахеец.
Демогоргон разражается рокотом. Поначалу мужчине кажется, что рядом взорвался огромный вулкан; потом из грохота рождаются осмысленные слова:
– У БЕЗЪЯЗЫКИХ БЕЗДН НЕ ВЫРВЕШЬ ТАЙНЫ, А ИСТИНА БЕЗЛИКА И НЕМА. ПОЙМЁШЬ ЛИ ТЫ КРУГОВРАЩЕНЬЕ МИРА ИЛЬ ЗНАМЕНИЯ ВРЕМЕНИ, СУДЬБЫ, ИЗМЕНЧИВОСТИ, СЛУЧАЯ И СЧАСТЬЯ? ИМ ВСЁ ПОДВЛАСТНО, ТОЛЬКО НЕ ЛЮБОВЬ И ТИХОГО СВЯТАЯ ПОЛНОТА.
– Как знаешь, – пожимает плечами Ахилл. – И всё же пока мы тут лясы точим, Зевс объявляет себя Верховным Правителем Всего Творения и вскоре потребует, чтобы это самое творение, а не только те, кто населяет крохотный мирок у подножия Олимпа, поклонялось ему и никому более. Счастливо оставаться.
Ахеец поворачивается кругом, хватает испуганно лепечущего ремесленника за руку в металлических пузырях и тащит за собой, прочь от неоформленной массы, громоздящейся до небес.
– СТОЙ!.. АХИЛЛЕС, ПЕЛЕЯ МНИМЫЙ СЫН И НАСТОЯЩИЙ – ЗЕВСА, СТОЙ, О КРАТКОВЕЧНЫЙ ВЕРШИТЕЛЬ БОГО – И ОТЦЕУБИЙСТВА! МИНУТУ…
Герой останавливается вместе с Гефестом, делает разворот и молча ждёт продолжения. Океаниды съёживаются и прикрывают головы, будто на них сейчас посыплется вулканический пепел.
– Я ВЫЗОВУ ТИТАНОВ ИЗ ПЕЩЕР, УЩЕЛИЙ И ДРУГИХ УКРОМНЫХ МЕСТ. Я ПОВЕЛЮ ЧАСАМ БЕССМЕРТНЫМ ДОСТАВИТЬ ИХ СЮДА!
Все прежние нестерпимые шумы кажутся детским лепетом по сравнению с гулом, который раздаётся в эту минуту. Горы вокруг Демогоргонова трона раскалываются в багровой ночи, вокруг разливается яркое сияние лавы, тьму Тартара пронзает радуга немыслимых оттенков, и вдруг из ниоткуда возникают колесницы, каждая величиной с утёс, влекомые скакунами, но не конями – эти твари совершенно не схожи с конями, ну просто ничего общего. Их очи пылают страхом, над ними свистят кнуты возничих с дикими глазами, не людей и даже не богов. Смертному невозможно смотреть на них, и Ахиллес отворачивается. Ему почему-то кажется, что извергать содержимое желудка в дыхательную маску было бы не слишком умно.
– ПЕРЕД ТОБОЙ БЕССМЕРТНЫЕ ЧАСЫ, ЧЬЕЙ ПОМОЩИ ТЫ ПОЖЕЛАЛ, – грохочет Демогоргон. – ОНИ ДОСТАВЯТ КРОНА И ВЕСЬ ЕГО РОД.
Атмосфера взрывается сверхзвуковыми ударами, Океаниды в ужасе визжат, гигантские колесницы исчезают в кругах яркого пламени.
– Ну вот… – произносит Гефест по радио, но мысли своей не заканчивает.
– Подождём, – говорит быстроногий, убирая клинок за пояс, а щит за спину.
– Это не надолго, – отзывается бог-калека.
В зловонном воздухе опять возникают огненные круги. Гигантские колесницы возвращаются сотнями. Нет, тысячами. Они везут огромных монстров – как человекообразных, так и не слишком.
– ВЗИРАЙ ЖЕ! – изрекает Демогоргон.
– Да уж постараюсь, – ворчит мужеубийца. Он уже овладел собой и прикрылся огромным красивым щитом. А колесницы титанов всё прибывают.
72
К тому времени, когда Харман проснулся, Мойры уже рядом не было. День выдался стылый, пасмурный, и дождь лил как из ведра. Атлантика по-прежнему клокотала, швыряя к небу пригоршни белой пены, однако сегодняшние волны не шли ни в какое сравнение с теми яростными водяными валами, что вздымались ночью, при отблесках молний. Мужчина плохо выспался: его терзали зловещие, прерывистые кошмары.
Поднявшись, путник свернул тончайший спальный мешок и сунул его в рюкзак: высохнет сам, по дороге. Одежду доставать не стал, а лишь натянул поверх термокожи носки и обулся.
Ночью, перед грозой, Харман и Мойра успели погреться у костра. Естественно, без венских сосисок и маршмаллоу, о которых мужчина знал только из библиотеки Таджа. Вместо них супруг Ады без аппетита прожевал половину съедобной плитки и запил её водой, сидя у мерцающего пламени.
Теперь же вымокшая зола смотрелась бледно-серым пятном среди грязного месива, в которое превратилось дно Атлантической Бреши между камнем и кораллами. Харман поймал себя на том, что бессмысленно бродит вокруг останков костра, выискивая какой-нибудь знак, оставленный Мойрой… быть может, записку.
