Отродье Сетебоса громко завопило всеми своими настоящими ртами – и повалилось обратно в Яму.
Женщина подошла к самому краю, зарядила ещё один магазин и принялась палить, не обращая внимания на крики у себя за спиной. Потом она вставила третий, прицелилась в окровавленную серую массу на дне ловушки и снова выстрелила. И снова. И снова. Расколов мозг на мягкие полушария, словно тыкву, Ада каждое из них растерзала тучами дротиков. Длинные стебли с розовыми ладошками ещё содрогались, но тварь, без сомнения, уже умирала.
Супруга Хармана сразу это почувствовала. Как и прочие колонисты. Последний мысленный вопль чудовища с шипением покидал головы людей, точно грязная вода, что сливается по водостоку в канаву.
Все, кроме стражников, сбежались к Яме из палаток и укрытий и встали группами, не веря собственным ощущениям и глазам.
– Что ж, полагаю, теперь до жребия не дойдёт, – прошептал Греоджи на ухо Аде, склонившись к ней посреди оглушительной тишины.
Внезапно со всех сторон послышался страшный шум – жужжание, свист и гул одновременно. Сперва отдалённый, он стремительно нарастал, и вскоре скрежет зловещим эхом наполнил лес и окрестные холмы.
– Какого лешего… – начал Касман.
– Войниксы, – произнёс Даэман. Мужчина взял у кузины винтовку, перезарядил и вернул хозяйке. – Они уже идут. Все разом.
81
И вот я наблюдаю, как бог сходит с ума.
Не знаю, какой подмоги я ожидал найти на Олимпе для затравленных, умирающих ахейцев, но в итоге сам угодил в западню подобно им. Греки бьются на узкой полоске пляжа, прижатые к морю врагами, а я стою, обливаясь потом под кожей хамелеона, бок о бок с тысячей бессмертных, и почти не дышу, дабы не выдать своего присутствия, взирая на Зевса, царя над небожителями, и слушая, как он провозглашает себя единым Вечным и Всемогущим Богом.
Впрочем, не стоило волноваться, что меня заметят. Олимпийцы внимают ему, разинув божественные рты и выпучив бессмертные очи.
Кронид помешался. Брызжа слюной, он разглагольствует о своих притязаниях на исключительную божественность и, кажется, насквозь буравит меня тёмными зрачками. У Громовержца взгляд сытого кота, забавляющегося с мышью. Можно не сомневаться, что я раскрыт.
Кладу руку на квит-медальон, висящий на груди под липким хамелеоньим костюмом.
Куда же мне испариться? Обратно на берег, к ахейцам, – неминуемая гибель. Назад в Илион, к Елене, – удовольствия и безопасность, но это значит стать изменником… кому? Греки даже не обращали внимания, когда я ходил между ними, по крайней мере с тех пор, как Лаэртид и Ахилл исчезли по ту сторону сомкнувшейся Брано-Дыры. И почему я должен хранить верность, когда они…
И всё-таки.
Кстати об Одиссее… Память подсовывает непрошеные картинки для взрослых… Я ведь могу вернуться на «Королеву Мэб». Там самое надёжное место. Хотя чутьё подсказывает: мне вообще нет места среди моравеков.
Кажется, что бы я ни выбрал, всё будет неправильно. Трусливое предательство – в лучшем случае.
«Да ради Бога, кого ты предал?!» Тут я нечаянно употребляю имя Господа всуе, ибо единственный Всемогущий Бог прожигает меня взором и заканчивает свою тираду, брызжа слюной и грохоча кулаком.
И хотя владыка Зевс не завершает речь знаменитым: «ВОПРОСЫ ЕСТЬ?!», однако на плотную тишину, что воцарилась в Великой Зале Собраний, он без боязни мог бы усесться.
Внезапно и совершенно необъяснимо внутренний голос неумирающего педанта – скорее профессора из будущего, нежели служителя музы из прошлого, – огорошивает меня мильтоновской фразой Люцифера, с точностью очертив весь ужас происходящего: «Я вознесу свой трон превыше Божьих звезд…»
Что-то срывает крышу и начисто сносит верхние этажи Великой Залы. В обнажившемся небе высится бесформенная фигура. Слышится рёв голосов и ветра.
Одна из стен обваливается внутрь. Гигантские существа, лишь отдалённо похожие на людей (да и то не все), рушат каменную кладку, опрокидывают колонны, вырываются из-под облаков и кидаются на собравшихся. Те из бессмертных, кто сохранил остатки разума, квитируются куда подальше либо спасаются бегством. Я каменею на месте.
Громовержец рывком поднимается на ноги. Золотые латы и оружие сложены на полу в каких-то двадцати футах от престола, но и это чересчур далеко. Молниеносная атака неисчислимых врагов даже Отцу Богов не позволяет вооружиться.
Он выпрямляется и заносит могучую руку, чтобы в буквальном смысле метнуть гром и молнию.
Однако ничего не выходит.
– Ай! Ай! Я больше над стихиями не властен! – восклицает Зевс, уставившись на пустую правую руку, так вероломно обманувшую его ожидания.
– СПАСЕНЬЯ НЕТ! МОЛЬБЫ НАПРАСНЫ! – громогласно раздаётся из грозовых туч, густо клубящихся над разломанным зданием, где боги бьются с чудовищами. – ИДИ ЗА МНОЮ В БЕЗДНУ, САМОЗВАНЕЦ. КТО УЦЕЛЕЕТ, БОЛЬШЕ НЕ ВОЗЛЮБИТ НИ ТРОНОВ, НИ СУДОВ, НИ АЛТАРЕЙ, НИ ТЮРЕМ – ЭТИХ МЕРЗОСТНЫХ ЯВЛЕНИЙ, ОТВЕРГНУТЫХ И БОГОМ И ЛЮДЬМИ. ИДЁМ ЖЕ, УЗУРПАТОР И ТИРАН ЗЕМЛИ, ТЕБЯ ЖДЁТ НОВАЯ ОБИТЕЛЬ -НЕЗДЕШНЯЯ, УЖАСНАЯ И ЗЛАЯ, НАПОЛНЕННАЯ ПРИЗРАКАМИ МРАКА.
Этот жуткий голос пугает даже не своей громоподобностью, но ледяным спокойствием.
– Нет! – вопит Зевс и квитируется прочь.
Из гущи борьбы слышатся крики: «Титаны!» и «Крон!»
Вот тут и я пускаюсь наутёк, молясь про себя, чтобы костюм хамелеона сохранил невидимые свойства, мчусь между падающими колоннами, между сражающимися, а вокруг полыхают молнии, низвергаясь с раздираемых огнём туч над Олимпом.
Кое-кто из богов устремляется к летающим повозкам, но в небесах на них нападают исполинские, странного вида колесницы, управляемые неописуемыми возничими. Всё побережье кальдеры охвачено битвой богов с титанами и прочими чудовищами. На моих глазах существо, которое явно может быть Кроном, бросает вызов одновременно Аресу и Аполлону. Олимпийцы спасаются бегством.
И вдруг меня хватает чья-то могучая рука, прищемляет мне ладонь, не позволив ухватиться за квит-медальон, и стягивает хамелеонью кожу, словно плохо закрученную обёртку с рождественского подарка.
Это Гефест, главный ремесленник Олимпа. За его спиной на траве, кажется, рассыпаны пушечные ядра, среди них валяется пустой аквариум.
– Ты что здесь делаешь, Хокенберри? – рычит косматый бородач. Карлик по сравнению с остальными бессмертными, он всё ещё на целый фут выше меня.
– Как ты меня увидел? – только и могу выдавить я.
Примерно в пятидесяти ярдах от нас Крон убивает Аполлона – судя по всему, исполинской дубиной. Кажется, свирепые ветры, воющие у вершины Олимпа, понемногу развеивают громадину из грозовых туч, которая высится над оставшимися без крыши стенами Великой Залы Собраний.
Гефест усмехается и щёлкает по прибору из стекла и бронзы, висящему на его жилетке среди сотни прочих безделушек.
