Словно последний влюблённый подпасок, Менелай очень долго не мог оторвать взгляд от заветной двери, за которой исчезла красавица; наконец он встряхнулся и вновь устремился на поиски. Солнце катилось к зениту. Времени оставалось в обрез: в полдень Агамемнон собирался начать восстание против Ахилла, к вечеру – развернуть боевые действия. Впервые за долгие годы до сына Атрея дошло, насколько велик этот город. И есть ли надежда ненароком набрести здесь на Елену, пока ещё можно что-нибудь сделать? Почти никакой. При первом же боевом кличе, который донесётся из аргивского стана, Скейские ворота захлопнутся, и стража на стенах будет удвоена. Менелай угодит в ловушку.
Рассудив так, он почти бегом пустился к выходу. Сердце сжигала тройная горечь: поражения, ненависти и любви. Воин был чуть ли не счастлив из-за того, что не нашёл предательницу, – и скрежетал зубами при мысли о том, что не убил её.
У ворот собралась шумная толпа. Менелай остановился поглазеть, задал соседям пару вопросов и уже не смог оторваться от поразительного зрелища, хотя оно и грозило перерасти в настоящий бунт, от которого ему бы не поздоровилось. Оказалось, приезд амазонок, которые как одна сладко почивали теперь на самых мягких Приамовых ложах (ни дать ни взять куриные яйца и корзинке: их тоже продают на дюжины), странно подействовал на горожанок. Из временного царского дворца просочилась молва о клятве Пентесилеи прикончить Ахилла, Аякса, если у неё найдётся свободная минутка, и всякого ахейского военачальника, что встанет на пути, якобы прибавила гостья с самым серьёзным видом. Похоже, в душах женщин Трои (не путать с тайным Сообществом Троянок) это задело некую спавшую до сих пор, но отнюдь не пассивную струну, и они заполонили улицы, крыши домов и даже зубчатые стены с бойницами. Остолбеневшие стражники не пытались противиться орущим жёнам, дочкам, сёстрам и матерям.
Слово взяла Гипподамия – нет, не прославленная супруга Пирифоя, а жена какого-то Тизифона, столь незначительного троянского полководца, что Менелай ни разу не встречал его и даже не слышал о нём на поле брани. Так вот эта самая Гипподамия весьма красноречиво орала, разжигая в товарках смертоубийственное безумие. Атрид задержался, чтобы посмеяться, а вот теперь вместо этого обратился в слух и наблюдал во все глаза.
– Сестры мои! – визжала бабища с мясистыми руками и внушительными бёдрами, не совсем лишённая привлекательности. Заплетенные волосы растрепались по плечам и тряслись, пока она вопила и жестикулировала. – Почему мы никогда не сражались бок о бок со своими мужчинами? Почему долгие годы рыдали о судьбе Илиона, заранее оплакивали чёрную гибель малых детей, но ничего не пытались поделать с этим? Настолько ли мы беззащитнее безбородых юнцов, ушедших за городские стены, чтоб уже не вернуться? Разве мы более хрупки, чем наши храбрые сыновья? Толпа взревела.
– Мы делим с мужьями-троянцами ту же пищу, свет солнца, воздух и мягкие ложа! – надрывалась полнобёдрая Гипподамия. – Почему же не разделить с ними славную гибель? Так ли мы слабы?
– Нет! – завопили разом тысячи жен. Найдётся ли среди нас хоть одна, которая не потеряла бы в войне с ахейцами дорогого супруга, брата, сына или кровного родственника?
– Нет!
– Есть ли здесь такая, что сомневалась бы в своей женской участи после того, как данайцы ворвутся в город?
– Нет!
– Тогда не будем терять ни единой драгоценной минуты! – кричала Гипподамия, перекрывая визг распалённой толпы. – Царица амазонок поклялась убить Ахиллеса ещё до захода солнца! Она явилась издалека, чтобы сражаться за чужой город! Можем ли мы сделать меньше, защищая родной очаг, мужчин, детей ради собственных жизней и будущего?
– Нет!
На сей раз вопли не собирались утихать. Троянские жёны брослись врассыпную; некоторые из них, спрыгнув с высоких ступеней, едва не затоптали Менелая.
– Вооружайтесь! – раздирала глотку Гипподамия. – Оставьте свои веретёна, пряжу и прялки, наденьте доспехи, подпояшьтесь для битвы, встречаемся за городскими стенами!
Мужчины, молча следившие за этой сценой, поначалу скалившие зубы над бабьей тирадой супруги Тизифона, теперь подобру-поздорову спешили убраться с дороги, ныряя в дверные проёмы и глухие проулки. Атрид решил последовать их примеру.
Он уже повернул к воротам – хвала богам, те были ещё открыты, – когда внезапно увидал Елену. Она стояла на углу и смотрела в другую сторону. Затем, поцеловав своих спутниц, тронулась вдоль по улице. Одна.
Менелай замер, сделал глубокий вдох, коснулся рукояти меча, повернулся – и двинулся следом.
– Феано прекратила это безумие, – говорила Кассандра. – Сивилла обратилась к толпе и привела разъярённых кошек в чувство.
– Она умерла восемь с лишним месяцев назад, – холодно отрезала Андромаха.
– В ином сегодня, – тем же бесцветным голосом, какой бывал у неё во время видений, провещала пророчица. – Не в нашем будущем. Феано их остановила. Все покорились совету верховной жрицы Афины.
– Ну а в нашем сегодня Феано кормит червей. Сдохла, как член Париса, – сказала Елена. – Никто не усмирил ошалевшую толпу.
Заполняя площадь и маршируя через распахнутые ворота в какой-то жалкой пародии на военный порядок, мимо шагали троянские женщины. Судя по всему, каждая из них успела наведаться домой и напялить то, что подвернулось под руку: тусклый отцовский шлем с полинялым или выдранным конским хвостом н забракованный братом щит, прихватив для острастки мужнино или сыновне копьё или меч. Огромные доспехи свободно болтались, тяжёлые пики волочились по земле, но горожанки продолжали топать, громыхать и лязгать бронзой, похожие на детишек, обрядившихся для игры в войну.
– Бред какой-то, – прошептала Андромаха. – Полный бред
– Как и всё, что случилось после смерти Ахиллова друга Патрокла, – изрекла Кассандра, сверкая глазами, будто в горячке. – Обманчиво. Ложно. Неправильно.
Подруги провели более двух часов под самой крышей особняка Андромахи у городской стены, в залитых солнцем чертогах, играя с восемнадцатимесячным Скамандрием, чью мнимую гибель от рук бессмертных оплакивала вся Троя, младенцем, из-за котрого безутешный Гектор и объявил войну Олимпу. Между тем живой и здоровый малыш, прозванный в народе Астианаксом – «Владыкой города», воспитывался под неусыпным наблюдением новой кормилицы, а у дверей особняка круглосуточно несли караул верные стражи-киликийцы, привезённые из павших Фив. Когда-то они пытались сложить свои головы за царя Этиона, но стены рухнули, правитель был убит Ахиллесом, и теперь солдаты, уцелевшие не по собственной воле, а по прихоти быстроногого, посвятили себя защите царской дочери Андромахи и конечно, её сынишки, упрятанного подальше от всяческих взоров.
Мальчик уже лепетал первые слова и мог одолеть пешком целую милю. Даже после долгих месяцев разлуки, составивших чуть ли не половину его коротенькой жизни, он без труда признал тётю Кассандру и радостно бросился к ней, раскинув пухлые ручки.
Провидица ответила на объятие и разрыдалась. Почти два часа три Троянки и служанки (кормилица и убийца с Лесбоса) играли и болтали со Скамандрием, а когда ему настало время поспать, еще потолковали между собой. – Видишь, почему тебе не следует повторять свои откровения, – завершила беседу Андромаха. – Стоит хотя бы кому-нибудь, кроме собравшихся здесь, услышать о них, и нашему с Гекторм сыну не избежать погибели, о которой ты столько пророчествовала: Астианакса швырнут на камни с высочайшей башни города, так что мозг брызнет на скалы.
