В башне Марины факс-узлов не было, но горожане проявили недюжинную смекалку, приспособив маленький наружный подъёмник, служивший когда-то сервиторам, для своих целей. Из тросов создали сложную систему с приводами и кривошипами, так что гостей сразу по трое подтягивали наверх в особой корзине – правда, только до эспланады, но одолеть последние десять этажей не составляло непосильного труда. Разумеется, о частых поездках не могло быть и речи, да и сам подъём внушал ужас, ибо корзина ежесекундно застревала и дёргалась в воздухе, но несколько десятков жителей башни попросту махнули рукой на внешний мир. Раза два в неделю кто-нибудь из них отправлялся на рынок, если недоставало своих запасов еды и питья, этим и ограничивались отношения с остальным человечеством.
«Почему никто не отзывается?» Мужчина две минуты дёргал за верёвку, потом ещё три минуты ждал.
С юга, со стороны широкого бульвара, донеслось эхо громкого скрежета.
«Ну давай, решайся. Туда или обратно, только быстрее». Отступив подальше от башни, Даэман запрокинул голову. Молния выхватила из мрака чёрную паутину опор и мерцающие бамбуковые пристройки на башенках. Там, высоко, над заброшенной эспланадой, в нескольких окнах горели светильники. Пришелец различил сигнальные огоньки в обиталище Марины под бамбуковой крышей террасы: обычно их поддерживал Гоман. И снова послышался скрежет, на этот раз – из северных аллей.
– А, катись оно всё… – чертыхнулся молодой мужчина.
Пора вызволять маму отсюда, пусть даже старый подлец встанет у него на пути со всеми своими дружками! Если потребуется, у Даэмана не дрогнет рука пошвырять недоумков через перила террасы прямо в жерло Кратера. Сын Марины поставил арбалет на предохранитель, дабы ненароком не всадить себе в ногу пару отточенных болтов, зашёл внутрь и ступил на тёмную лестницу.
Уже добравшись до эспланады, он почуял неладное. За последние месяцы Даэман часто наведывался к матери и всякий раз видел стражей, вооружённых примитивными пиками, а также более изощрённо сработанными луками, доставленными из Ардис-холла. Сегодня здесь не оказалось ни души.
«Они что же, по ночам отпускают охрану?» – прикинул молодой мужчина, всегда прибывавший при свете дня.
Да нет, не похоже. Какой в этом смысл? Войниксы ещё охотнее орудовали в тёмное время суток. И потом, кузен Ады несколько раз наблюдал, как ночью меняется стража. Однажды он и сам простоял на карауле с двух до шести часов утра, после чего факсовал обратно к себе с помутневшими от усталости глазами.
Одно утешало: лестница над эспланадой была открыта с двух сторон. Как только грозовая вспышка высвечивала очередной пролёт или площадку, Даэман устремлялся вверх по ступеням или бегом пересекал тёмное пространство. Арбалет он держал наготове, почти касаясь пальцем предохранителя.
Ещё не успев шагнуть на первый жилой этаж, гость догадался, что его там ожидает.
Сигнальные огни в металлическом бочонке на обращённой к городу террасе уже догорали. Бамбуковый настил забрызгала кровь. Багровые разводы темнели на стенах, на нижней стороне карниза. Даэман распахнул незапертую дверь первого обиталища, не принадлежавшего его матери.
Кровь была повсюду. Мужчина не мог поверить, что в жилах сотни с чем-то людей, даже вместе взятых, могло течь так много красной жидкости. Куда бы он ни посмотрел, в глаза бросались бесчисленные свидетельства паники: наспех забаррикадированные двери, сметённые вместе с дверями баррикады, кровавые отпечатки ног на лестницах и террасах, разбросанные обрывки пижам… И никаких следов сопротивления. Ни одной обагрённой стрелы, ни единой пики, хотя бы пролетевшей мимо цели, вонзившейся в косяк. Похоже, никто и не подумал хвататься за оружие, не говоря уже о том, чтобы применить его. А главное, не было тел.
Бывший собиратель бабочек обыскал ещё три обиталища, прежде чем набрался мужества заглянуть к матери. Везде его встречали бесчисленные алые пятна, изломанная мебель, растерзанные подушки, сорванные со стен ковры, искромсанная набивка кресел – окровавленные перья и белая пена… Но ни единого тела.
Дверь в обиталище Марины была затворена. Прежние автоматические замки, реагировавшие на отпечатки пальцев, перестали работать после Падения; Гоман поставил обычный засов и цепочку – чересчур ненадёжные, по мнению Даэмана. Так оно и оказалось. Несколько раз постучавшись и не получив ответа, гость трижды пнул посильнее, и хлипкая дверь слетела с петель. Мужчина двинулся в темноту с поднятым арбалетом.
В прихожей пахло кровью. В задних комнатах, окна которых выходили на Кратер, горел приглушённый огонь, но коридор и большая приёмная утопали во мраке. Кузен Ады шёл как можно тише. Нога то и дело ступала в невидимые лужицы, по ним пробегала рябь. От этого и особенно от вони желудок сводили спазмы. Вскоре глаза достаточно притерпелись, чтобы стало ясно: никто и ничто не ждало незваного гостя. Трупов здесь тоже не было.
– Мама! – Даэмана испугал собственный крик. И снова: – Мама! Гоман! Кто-нибудь!
Звякнули потревоженные ветром колокольчики на террасе. Молния озарила главную гостиную. Шёлковые голубовато-зелёные ковры на южной стене (сын Марины видел их тут с юных лет, хотя и не особенно восхищался рисунком) покрылись красно-бурыми полосами и кляксами. Уютное, любимое Даэманом кресло из мятой гофрированной бумаги, принимающее самые удобные для тела формы, было изорвано в клочья. Но и здесь не нашлось ни единого трупа. Мужчина уже сомневался, готов ли он идти дальше.
Красные пятна, разводы и отпечатки вели с террасы в общую гостиную, а оттуда– в большую столовую: Марина обожала принимать гостей именно там, за длинным столом из красного дерева. Даэман дождался нового всполоха (тучи отползали на восток, так что промежутки между молнией и раскатами грома всё больше затягивались) и, вскинув оружие на плечо, тронулся по багровым следам.
Три вспышки подряд позволили увидеть всё до мелочей. Тел как таковых по-прежнему не было. Зато на двадцатифутовой столешнице, вздымаясь чуть ли не до потолка, то есть на целых семь футов над головой вошедшего, белела пирамида из сотни черепов. Казалось: это всего лишь призраки, оставшиеся на сетчатке после ярких разрядов. Дюжины провалов-глазниц уставились мужчине прямо в душу.
Опустив самострел и защёлкнув предохранитель, Даэман осторожно приблизился. От крови всё в комнате потемнело, и только стол оказался девственно чист. Перед оскалившимися мёртвыми головами, точно посередине, лежала бережно расправленная старая туринская пелена.
Мужчина забрался на кресло, в котором обычно сидел, обедая с мамой, и наступил на роскошную столешницу. Теперь острый конец пирамиды очутился у него перед глазами. Вспышки уходящей грозы сверкали на остальных черепах, начищенных добела, без единого следа плоти, – но верхний немного от них отличался. На затылке мёртвой головы и сзади, чуть пониже – чудилось, тут поработал виртуозный парикмахер, – вилось несколько рыжих прядей.
Такие волосы были у самого Даэмана. И ещё – у его матери.
Он соскочил со стола, распахнул остеклённую стену, неверным шагом вышел на террасу, перегнулся через перила – и тут же изверг содержимое желудка прямо в красный, исполненный лавы зрачок исполинского Кратера. Потом его снова вывернуло, и ещё, и ещё, и потом ещё несколько раз, хотя в животе уже ничего не оставалось. Тяжёлый арбалет выпал из ослабевшей руки на пол. Наконец мужчина умылся и прополоскал рот над медным тазом, подвешенным на декоративных цепях для купания птичек, после чего рухнул на пол, прислонившись к бамбуковым перилам и безучастно глядя в комнату через открытые стеклянные створки.
