Повесив шаль на крючок, хозяйка Ардис-холла поднялась к себе в комнату, которую теперь делила с мужем, и затворила дверь. Потом достала и развернула пелену, которую принёс Даэман и которую она во время беседы сунула в самый глубокий карман.
Харман почти не интересовался туринской драмой. Да и Даэман тоже, насколько помнилось Аде. В ушедшие навеки прежние времена его единственным развлечением было соблазнение молоденьких девушек. Впрочем, если начистоту, он ещё ловко охотился по полям и лесам на редких бабочек. Строго говоря, молодой человек приходился ей двоюродным братом, хотя ещё недавно любые слова, обозначавшие кровную связь, ничего не стоили в мире, которому девять месяцев назад пришёл конец. «Сестра» или «кузина» – так обращались друг к другу женщины, имея в виду всего лишь многолетнюю приязнь и, возможно, тёплые отношения между своими детьми. Тем самым создавалась хотя бы видимость некоторого родства. Теперь, когда хозяйка Ардис-холла сама превратилась во взрослую и к тому же беременную женщину, ей вдруг пришло на ум, что именно могло означать уважительное обращение «кузен». Вероятно, их матери – обе уже умершие, тоскливо подумалось ей, – решили в своё время понести от одного и того же мужчины, то есть воспользовались идентичными пакетиками спермы. Супруга Хармана лишь улыбнулась, благодарно порадовавшись тому, что в прошлом пухлому и распутному Даэману так и не удалось её совратить.
Так или иначе, ни муж, ни кузен Ады не увлекались туринскими пеленами – в отличие от неё. Пока повязки исправно функционировали, а это длилось почти десять лет, владелица особняка чуть ли не каждый день переносилась в кровавый мир осаждённого Илиона. Надо признаться, её действительно восхищала жестокость и мощь воображаемых героев (по крайней мере они казались воображаемыми, пока во время странствий друзья не наткнулись у Золотых Ворот на живого Одиссея), и даже их варварская речь, непостижимым образом переводившаяся будто сама собой, опьяняла не хуже наркотика.
И вот супруга Хармана улеглась на кровать, накрыла пеленой лицо, пристроила микросхему на лбу, а затем прикрыла глаза, хотя и без особой надежды на успех.
Глубокая ночь. Троянская башня.
Ада уверена, что попала именно в осаждённый город, ночные очертания которого давно уже помнит наизусть. Впрочем, за сотни «посещений» она впервые видит город Приама с такой необычной точки зрения. Какая-то полуразрушенная круглая башня, южная часть кладки отсутствует, а в нескольких футах от непрошеной свидетельницы прильнули друг к другу двое. Они прикрывают одеялом костёр, от которого, в сущности, остались одни уголья. Хозяйка Ардис-холла безошибочно узнаёт обоих, вот только не может взять в толк: с какой стати Елена и её бывший муж снова вместе, почему они в городе и следят со стены за яростной битвой. Откуда здесь Менелай и как он может греться под одним одеялом – вернее, под красным шерстяным плащом, – с этой женщиной? Казалось, он и другие ахейцы только для того и сражались неполных десять лет на глазах у зрителей, чтобы ворваться в Трою и прикончить изменщицу.
Между тем остальные греки до сих пор бьются за вход в город.
Повернув несуществующую голову, Ада меняет угол зрения – вот это да, предыдущие просмотры не позволяли ничего подобного! – и в благоговейном изумлении распахивает глаза, взирая на Скейские ворота и неприступные укрепления.
«Как похоже на то, что творилось в Ардисе прошлой ночью!» – думает будущая мать и тут же усмехается над неловким сравнением. Здесь вам не жалкий деревянный заборчик: Илион окружает каменная стена высотой в сотню футов, а шириной – в целых двадцать, с уймой дозорных башен, тайными проходами для вылазок, бойницами, брустверами, рвами с водой, рядами заострённых кольев и траншеями. Да и великий город осаждает не сотня с чем-то бессловесных войниксов, а десятки тысяч ликующих, ревущих, изрыгающих проклятия греков: бесчисленные факелы, костры и горящие стрелы на мили вокруг озаряют неудержимые волны героев, и каждая волна – это новое войско со своим царём, вождём, осадными лестницами, колесницами, сосредоточенное только на собственной битве в гуще огромной войны. И если в Ардис-холле укрывались от противника четыреста душ, то здешние защитники – с высокой башни видны тысячи лучников и копейщиков на парапетах и ступенях длинной южной стены – охраняют жизни более чем сотни тысяч объятых ужасом кровных родственников: жён, дочерей, неоперившихся сыновей и дряхлых родителей. А вместо единственного беззвучного соньера, парящего над задним двором, по здешнему небосводу носятся дюжины летающих колесниц, для безопасности заключённых в отдельные энергетические пузыри, откуда их божественные наездники мечут зигзаги молний и силовые лучи – кто в горожан, а кто и в несметные орды нападающих.
Аде никогда ещё не доводилось видеть жителей Олимпа столь тесно вовлечёнными в сражение. Даже издали она легко различает Ареса, Афродиту, Артемиду и Аполлона, бьющихся на лету за спасение Трои, в то время как Афина, Гекуба, Посейдон и прочие малоизвестные бессмертные яростно бьются на стороне атакующих ахейцев. Зевса нигде не видно.
«Сколько же интересного я пропустила за девять месяцев», – удивляется жена Хармана.
– Гектор так и не вышел из покоев, чтобы возглавить войско, – шепчет Елена, и хозяйка особняка вновь обращает внимание на странную пару.
Бывшие супруги жмутся друг к другу над лагерным костерком на разбитой, продуваемой ветрами площадке, растянув солдатский красный плащ над тлеющими угольями, дабы спрятать чахлый огонь от случайных взоров снизу.
– Трус он, – отзывается Менелай.
– Ты же знаешь, что это не так. В этой безумной войне и не было большего храбреца, чем Гектор, сын Приама. Он просто горюет.
– О ком это? – усмехается мужчина. – Себя пожалел? Ибо его часы уже сочтены. – Тут он обводит широким жестом безбрежную армию греков, нападающих сразу со всех сторон.
Красавица поднимает глаза.
– Муж мой, ты полагаешь, атака завершится успехом? По-моему, ахейцам не хватает слаженности. Да и осадных орудий что-то не видно.
– Может, и так, – бормочет сын Атрея. – Может, брат и впрямь поторопился: уж больно много лишней суматохи. Но это ничего, не выйдет сегодня – завтра получится. Город обречён.
– Похоже, ты прав, – шепчет Елена. – Хотя ведь это не новость, верно? Нет, Гектор сокрушается не о себе, мой благородный супруг. Он скорбит об убитом сыне Скамандрии, а ещё о том, что прекратилась война с богами – его единственная надежда на возмездие.
– Дурацкая затея, – ворчит Менелай. – Олимпийцы давно истребили бы кратковечных с лица Земли, раз уж им ничего не стоило похитить наших родных, оставшихся дома.
– Так ты поверил Агамемнону? – шелестит голос дочери Зевса. – Думаешь, все исчезли?
– Я верю словам Посейдона, Афины и Геры, а боги возвестили брату, что вернут наши семьи, друзей и рабов и всех остальных, как только Илион запылает от наших факелов.
– Разве даже бессмертные способны сотворить подобное, муж мой, – очистить этот мир от людей?
– Значит, способны, – произносит мужчина. – Брат не умеет лгать. А боги сказали ему, что это их рук дело, и вот пожалуйста! Наши города пусты. Я успел потолковать с остальными, кто был в том плавании. Все наши имения, все дома на Пелопоннесе… Ш-ш-ш! Кто-то идёт. – Он поднимается, разбрасывает угли ногой, толкает Елену в чёрные сумерки у разбитой стены и замирает у выхода на винтовую лестницу, приготовив обнажённый клинок.
