Но сокрушался он больше для виду. Коробейников уже знал, что перед длительной поездкой всегда так бывает. Потому что дело, которое при неспешном течении московской жизни можно отложить на завтра, вдруг становилось очень важным, и его требовалось решить обязательно, чаще всего в последний день перед отбытием в дальние края.
«Вот бесовское отродье! — зло выругался купец, когда ему попался на пути большой воз с бревнами, который загородил и так узкую улицу — ни пройти, ни проехать. — Пьяному и до порога нужна подмога».
Колесо телеги попало в глубокую рытвину, воз перевернулся, и толстенные лесины раскатились от одного забора к другому. Судя по бестолковой суетливости возчика, он был пьян в стельку. Мужичок в худом зипуне то причитал, жалея свою судьбинушку, то пытался вытащить на ровное место застрявший воз, то хватался за бревно, намереваясь совершить богатырский подвиг — поднять его и освободить дорогу.
Повздыхав чуток от огорчения, Коробейников нехотя свернул в переулок. Это было плохое решение, но возвращаться назад не хотелось — дурная примета да и далековато. Теперь его путь лежал по самым опасным местам Москвы, где не проходило и суток, чтобы кого-нибудь не ограбили. Но самое главное: Трифон очень удивился бы, вернись он к тому месту, где застрял воз.
Едва купец скрылся за поворотом, как мужичок враз «протрезвел». Он коротко свистнул, и откуда-то появились четверо здоровил, которые мигом перекрыли возом и бревнами тот самый переулок, куда направился Коробейников. И опять разбитной мужичок начал валять Ваньку, изображая отчаяние и жалуясь на свое невезение. Таким образом он завернул нескольких конных и две колымаги, намеревавшиеся ехать по переулку.
Тем временем сумрачный купец ехал в большой тревоге. Какое-то чувство предупреждало его о грядущей опасности, и он терялся, не зная, откуда ее ждать. Трифон уже сто раз пожалел, что свернул в этот кривоколенный переулок, где не оказалось даже мостков. «Слава богу, — думал он, — что земля мерзлая. Иначе тут можно утонуть в грязи».
А темень сгущалась. Мимо проплывали черные заборы, нередко покосившиеся, приземистые лачуги и конные дворы; слышались пьяные выкрики и брань, где-то дрались мужики и трещали плетни, из которых выламывали колья. На одном из подворий пьяный муж гонял жену и она вопила, как резаная. Воздух был насыщен запахами конского навоза, прокисшей бражки, гниющих кож и еще чего-то, совершенно отвратительного.
Напали на Трифона внезапно. Татей словно родили черные заборы, от которых они отделились и набросились на купца.
В мгновение ока его стащили с коня, и проворные руки, привычные к воровскому делу, начали шарить за пазухой, снимать одежду и сапоги. Коробейников был крепким мужчиной и мог за себя постоять, но нож у него отняли сразу, а другого оружия он не имел, да и разбойники оказались силушкой не обижены.
Неожиданно что-то изменилось. Трифон, который лежал, уткнувшись лицом в грязный снег, почувствовал, как татя, сидевшего у него на спине, будто ветром сдуло. Послышался удар, а затем крик боли… и еще один крик, закончившийся предсмертным стоном. Почувствовав, что свободен, купец вскочил на ноги с намерением дать деру (звать на помощь в таких местах бесполезно), но тут же остановился.
Двое разбойников лежали на земле, а третий во всю прыть мчался по переулку; вскоре его поглотила темнота. Похоже, разбойники были убиты, потому что при скудном свете догоравшего дня виднелись казавшиеся черными лужи крови. Над татями стоял молодой парень и вытирал об их одежды окровавленную саблю. При этом он бормотал, не обращая внимания на Трифона:
— Вот псы… Такой клинок испоганил в подлой крови.
— Т-ты… ты к-кто? — запинаясь, спросил купец.
— Жив? — вместо прямого ответа спросил парень и улыбнулся.
Улыбка у него вышла широкой и сердечной, и Трифон сразу почувствовал облегчение. Напряжение мгновенно спало, и он проникновенно сказал:
— Премного благодарен! Я твой должник. Проси, что хошь.
Коробейников пошарил за поясом, где обычно находился у него кошель с деньгами, и огорченно покривился — он исчез. Впрочем, убыток небольшой, подумал он почти весело; после лошадиных торгов и оплаты приказчикам за их труды у него оставалось рублей десять, может, чуть больше. Жизнь куда как дороже.
— Хочу, чтобы ты не застудился, — продолжая скалиться, сказал парень. — Оденься и обуйся, господин хороший. Иначе замерзнешь… али заболеешь.
Только при этих словах своего спасителя купец вспомнил, что стоит на снегу в одних чулках и без кафтана; и сапоги, и шапка, и кафтан валялись неподалеку, в сугробе под забором. Он быстро оделся и поймал коня; он отбежал недалеко, до соседних ворот, где нашел клок сена.
— Как тебя зовут? — спросил Трифон.
— Ивашко я, Болотников, Исаев сын, — охотно ответил парень.
— Так как же я смогу тебя, Ивашко, отблагодарить за свое спасение? Нехорошо будет, если окажусь неблагодарным человеком, это грех.
— А ты кто?
— Я купец, «гость», — гордо подбоченившись, ответил Коробейников.
— О, мое почтение… — Парень поклонился. — Что ж, ежели у тебя есть такие добрые намерения, возьми к себе на службу.
Трифон насторожился — уж не гуляка ли этот парень, промотавший отцовское наследство? Таких молодцев и на пушечный выстрел нельзя подпускать к торговым делам.
— А из каких краев будешь? — спросил купец. — Пошто просишься в услужение? Али своего двора нет?
— Нету. Воевал я… был ранен, а когда вернулся домой, то нашел лишь пепелище. Крымчаки пожгли. Отца и мать убили, брательника в полон увели. Вот и остался я гол как сокол, без гнезда родного и безо всякой надежды. Не возьмешь в услужение, запишусь в стрельцы. А куда денешься?
— Ну, коли так… — Коробейников задумчиво пожевал ус; с виду парень будто бы грамотный, и храбрости ему не занимать; нужно подумать. — Вот что, приходи завтра… — Он обрисовал, где находится его дом. — Сразу после заутренней. Потолкуем обстоятельней. Придешь?
— А то как же! — обрадовался Ивашко. — Обязательно приду.
— Что ж, прощевай, добрый человек. Поеду я.
— Погодь! — воскликнул Ивашко. — Возьми мою саблю. Мало ли что еще может приключиться по пути.
— А ты как?
— Не волнуйся… — Парень снова широко улыбнулся. — Я бегаю хорошо. И засапожник у меня востро отточен.
На том они и расстались. Подождав, пока купец отъедет на приличное расстояние, Ивашко легонько пнул носком сапога одного из «мертвецов».
— Вставайте, лежебоки, — сказал он и рассмеялся. — Вы прям как скоморохи. Картину изобразили, даже я поверил, что все заправдошно.
— Зипун вот кровью изгваздал… — ворчал Неупокой, вытаскивая из-за пазухи проколотый острием Ивашкиной сабли бычий пузырь, который был наполнен свиной кровью. — Ты махнул сабелькой, а у меня душа в пятки ушла, думал, конец мне. Ан, нет, попал точно.
