А еще московиты пристрастились к удивительному напитку, арабскому вину, которое называлось «кахва»*. Этот напиток продавался везде: в караван-сараях, в бане, на рыночной площади у фонтана, в мечетях, на улицах в так званых «кыраатхане»*. Это были большей частью пышно обставленные помещения с красивыми диванами и коврами, где собиралось общество из любителей шахмат, игры в кости и триктрак.
Кахва, или коффа, был черным, густым, горьким на вкус, и первое время все московиты плевались, когда им предлагали отведать этот горячий турский напиток. Однако со временем вкус и аромат кахвы начал им нравиться; оказалось, что напиток легко пьянит, бодрит и придает силы, а уж голова после двух-трех чашек и вовсе становилась светлой и просторной для умных мыслей.
* * *
Ванна Юрия Грека стояла рядом с ванной Трифона. Молодой мужчина самозабвенно плескался в хорошо подогретой воде, в которой для приятного запаха плавали лепестки роз. Он ожесточенно тер свое мускулистое тело мочалкой для хамамов (басурмане называли ее кесэ), изготовленную из конского волоса, кокосовой щетины и финиковых тычинок. Жир и грязь с тела посетители турской бани снимали при помощи голубой глины, которая пахла розмарином.
Напротив Трифона на стене хамама виднелось написанное витиеватой арабской вязью изречение какого-то мудреца. Купцу уже объяснили, что в нем говорится: «Хамам напоминает о рае, хотя строится из глины и кирпича». Попав сюда впервые после долгого и изнурительного пути, купцы полностью согласились с автором панегирика турской бане. «Райское наслаждение» при желании можно было растянуть на целый день — хамам начинал работать с четырех часов утра, а закрывался в восемь вечера.
— Трифон, а Трифон!
Голос Юрия нарушил приятные раздумья Коробейникова, который в неге даже прикрыл веки, и он невольно вздрогнул.
— Едрит тя в корень! — беззлобно ругнулся Трифон. — Пошто пужаешь?
— Хочу сказать, что мы тут под присмотром, — тихо молвил Юрий.
— Эка новость… Ищейки султана днюют и ночуют в караван-сарае. Следят за нами денно и нощно. Как и за всеми иноземцами. Меня еще в Москве предупреждали бывалые люди.
— Нет, этот не из них, не похож. Те всегда остаются снаружи бани, а новый соглядатай следом за нами потянулся.
— Где он?
— А вона, корыто каменное возле самой колонны, — указал глазами Юрий.
Трифон незаметно покосился в ту сторону и сказал:
— Похоже, ты прав. Вишь, как уши насторожил. И глазами в нашу сторону так и стреляет. А ежели нашенский человек, земли Русской? Земляков признал.
— Я уже видел его. Когда мы посещали бедестан. Он и тогда таился, за спинами людей прятался. Нехороший он человек, рыжий. Можа, тать какой али в султанских ищейках служит, наушник, потому как знает наш язык.
При слове «бедестан» Трифон мечтательно вздохнул — эх, жаль, что невозможно привезти в Москву хоть малую толику сокровищ, которые хранит массивное каменное здание с железными воротами и решетками. На это никаких денег не хватит.
В бедестане золотых дел мастера, торговцы тканями, затканными золотом, а ювелиры выставляли на продажу свои товары. Здание состояло из двух больших крытых помещений, окруженных стенами. Оно было сводчатым, а купол поддерживался двадцатью четырьмя колоннами. В толстых стенах устроили множество маленьких лавочек, а перед ними стояли столики, чтобы выставлять товары на продажу.
— И то верно, — согласился Трифон. — Видать, ты прав.
— Намять бы ему бока, чтобы отстал. А то скоро он и в нужное место нас будет провожать.
— Нельзя, — строго сказал Коробейников. — У них с этим делом строго. Асес-баши* блюдут неусыпно. Зашибут этого рыжего наши молодцы, не приведи господь, вот сраму-то будет. Хороши послы московские…
— А кто будет знать, если мы не проговоримся?
— И у стен есть глаза и уши. Мне говорили, что если не найдут душегуба, то жители квартала, где произошло смертоубийство, должны заплатить крупный денежный штраф. Поэтому ночные сторожа и асес-баши очень бдительны.
— Все равно найдем управу на этого рыжего, — не сдавался Грек. — Прицепился, как репей…
Коробейников лишь усмехнулся в бороду. Зять нравился ему все больше и больше. Он был хватким, упорным в достижении цели и имел на плечах умную голову. Знания греческого языка помогло Юрию быстро сблизиться с цареградскими греками, и он добывал у них ценные сведения. Сам Коробейников усиленно изучал турский язык и уже спустя месяц после прибытия в Царьград он мог довольно сносно объясняться с местным народом на рынках и на улице, а главное, с турскими купцами, которых очень интересовали торговые контакты с московитами. Что касается Юрия Грека, то язык османов он знал едва не сызмала.
К посланцам царя московитов султан и Порта* относились гораздо уважительней, нежели к другим иностранным послам. Часть этого уважения перепадала и купцам. Хотя обоз московитов и считался посольством, но по статусу таковым не являлся. Это избавляло купцов от необходимости аудиенции у султана, предполагавшей преподнесение правителю Турской земли богатых даров.
В Москве, в Посольском приказе, Мишенину и Коробейникову долго втолковывали как, когда, что и кому дарить. Богатые подарки султану и великому везиру считались непременным атрибутом всякого иностранного посольства. Нарушения этой традиции были редки и, как правило, дорого обходились виновникам. Французский посол так и не удостоился аудиенции у султана, потому что подарков от своего короля он не привез. Еще хуже обошлись с австрийским послом, также явившимся ко двору султана без подарков. Его просто заточили в темницу, в казематы Едикуле, Семибашенного замка.
Конечно же, к султану и везиру купцов не допустили. (К ним они и не стремились — шибко накладно.) Но к янычарскому аге* и каймакаму — цареградскому градоначальнику — на поклон все же пришлось идти. И если аудиенция у каймакама была делом обычным для всех иноземных купцов, которые намеревались задержаться в Истанбуле подольше, то прийти на поклон к аге янычар им настоятельно посоветовал грек-драгоман*, цареградский приятель Юрия. (Оказалось, что они даже дальние родственники — у московита отец тоже был родом с Островов*.)
Янычарский ага считался одной из самых влиятельных фигур в турском государстве. Его расположением дорожили все высшие сановники империи. Сам султан с большим вниманием относился к янычарам, периодически устраивая для них всевозможные развлечения и зрелища. В самые трудные для турского государства моменты никто из сановников не рисковал задерживать выплату жалованья янычарам, ибо это могло стоить ему головы.
Прерогативы янычар оберегались столь тщательно, что порой дело доходило до печальных последствий. Как рассказал Юрию грек-драгоман, однажды главный церемониймейстер в день мусульманского праздника по ошибке допустил к целованию мантии султана командующих кавалерией и артиллерией ранее янычарского аги. Рассеянный церемониймейстер был немедленно казнен.
