Но галерные гребцы, тем более сильные и опытные, считались слишком ценным товаром, чтобы им разбрасываться. Особенно в мирное время, когда иссякло пополнение ясыра. Поэтому султан издан фирман*, запрещавший продажу невольников-гребцов. Значит, у него только один выход, если он попадет на галеры, с тоской думал Ивашка, — умереть на весле…
Из полного ступора его вывела лишь плетка янычара, которая рассекла плечо до крови. Невольников выгоняли на рыночную площадь — предстоял большой торг. Но даже боль не смогла расшевелить впавшего в уныние московита. Ему казалось, что все кончено, и он шел, как на казнь.
В сарае находились только мужчины самых разных возрастов. Пока невольников разбивали на десятки, Лаврин торопливым шепотом рассказывал Ивашке, что работорговцы обычно сразу отделяют молодых и красивых женщин, симпатичных мальчиков и хорошеньких девочек. Также отдельно держат и тех, кто объявлял себя знатным и богатым, соглашаясь внести выкуп. Им предоставлялось право связаться с родственниками, которые высылали средства на их содержание, пока собирали нужную сумму.
Болотников и Лаврин Шрам попали в один десяток. Их связали за шею длинной веревкой и отвели в центр невольничьего рынка. Право первого отбора принадлежало капитанам галер, и сначала напоказ выставили самых крепких мужчин. Все происходило, как на ярмарке скота: продавцы расхваливали товар, а покупатели детально осматривали предмет торга, выявляя скрытые изъяны и пороки. Реис, крупный мужчина с холодным хищным взглядом, заглянул даже в рот Ивашке, проверяя состояние его зубов.
Болотников немного расслабился лишь тогда, когда его и Лаврина определили на одну катыргу. Запорожец вдруг стал для него почти как отец. Ослабевший духом Ивашка прилепился к бывалому казаку, словно молодой вьюнок к крепкой орешине. А Лаврин действительно не унывал. Он подбадривал невольников, а иногда даже шутил.
Судя по тому, что отобранных невольников искупали (вылили на них по бадейке воды) и сытно накормили просяной кашей с говяжьими мослами, для них начиналась новая жизнь. Реис был заботлив. Теперь несчастные являлись его ценной собственностью, поэтому должны быть сильными и выносливыми, чтобы смогли отработать деньги, затраченные на их покупку.
Всем босоногим выдали изрядно разбитые турские туфли с загнутыми кверху носами, а кому обувь не досталась, те обмотали ноги тряпьем и подвязали эти опорки сыромятными ремешками. Едва опустели казаны с кашей (возле рынка находилась харчевня для невольников; но кормили только тех, кому предстоял дальний путь и галерных гребцов), всех построили в колонну по три человека, опутали веревками, чтобы исключить малейшую возможность побега, и, окружив плотным строем янычар, повели в порт, где их уже ждала недавно построенная катырга и кузнец, чтобы приковать невольников к банкам.
Узкий и длинный корпус галеры, украшенный резьбой и позолотой, имел небольшое возвышение над уровнем воды. Впереди у судна торчал слегка приподнятый кверху длинный и острый носовой выступ, напоминавший таран. К нему крепился передний конец реи, державший парус мачты. В носовой части галеры находился рамбат — защищенный помост с надстройкой, на котором стояли орудия больших калибров. Самое мощное орудие размещалось в центре.
Посредине галеры, от носа к корме, шел другой помост — куршея, служивший для быстрого передвижения людей вдоль галеры и перетаскивания грузов. Его закрывали просмоленным брезентом. От носа до кормовой надстройки слева и справа от куршейного помоста были установлены скамьи для гребцов — банки. На корме возвышалась надстройка-камора — каюта капитана, образованная деревянными дугами, на которые натянули пестрый балдахин из зербафта*. Похоже, капитан корабля был человеком, далеко не бедным.
Ивашка и Лаврин держались вместе, а потому попали на одну скамью; невольников приковали к банкам по шесть человек. Скамьи оказались шириной около двух аршин; их покрыли шерстяной кошмой, на которую положили выделанные бараньи шкуры мехом кверху. Едва гребцы расселись, подготовка к походу была закончена. Продукты и пресную воду в бочонках завезли заранее.
Одетый в зеленый кафтан с золотыми позументами чорбаджи*, отвечавший за галерных рабов, стоял рядом с реисом, от которого получал приказы. Ему помогали два надсмотрщика — комит и подкомит. Один из них находился в центре корабля, а второй — на носу. В руках надсмотрщики держали плети, которыми безжалостно, с садистским наслаждением, хлестали по обнаженным спинам гребцов. Когда капитан отдал приказ грести, чорбаджи свистнул в серебряный свисток, висевший у него на шее; сигнал этот повторил комит, и сразу же все 50 весел одновременно опустились на воду.
Ивашке повезло, что он сидел рядом с опытным галерником Лаврином; кнут комита лишь раз прогулялся по его спине, и то больше для острастки, нежели за дело. Запорожец сразу же показал Болотникову, как правильно ставить одну ногу на подставку, а другой упираться в стоящую впереди скамью, как держать рукоять весла, как правильно грести, чтобы экономить силы и не рвать мускулы. Лопасти весел зашлепали по воде, и вскоре берег и строения Истанбула растворила золотая дымка…
«Верно говорят умные люди, что привычка — вторая натура», — невесело думал Ивашка, отклоняясь назад вместе с рукоятью весла. Мышцы работали практически без устали, будто внутри Болотникова был устроен какой-то механизм. Но бывали моменты, когда приходилось грести до двадцати часов в сутки без отдыха и перерывов, и тогда его выручала лишь сильная воля и жажда свободы, о которой он думал каждый час, каждую минуту.
Некоторые гребцы не выдерживали нечеловеческих нагрузок и надсмотрщики секли их плетьми до тех пор, пока они не переставали подавать признаки жизни, а затем без церемоний выкидывали за борт. Если случалась такая запарка, чорбаджи обходил измученных, находившихся в предобморочном состоянии гребцов, и вкладывал им в рот куски хлеба, смоченные в вине. Но и эта «милость» не очень помогала.
Ивашка брал пример с Лаврина. Запорожца словно выковали из железа. Сухой, жилистый, он даже в самые тяжелые моменты находил в себе силы приободрить товарищей, пошутить или виртуозно выругаться, да так смачно, что после его хитро сплетенных словесных конструкций почему-то становилось легче и веселей на душе.
К лавке, на которой сидели Ивашка с Лаврином, были прикованы еще четверо: боярский сын Никита Колтовский, стрелец Митка Кружилин, донской казак Юшко Ворона и москвич Павлец Неустроев. Никита попал в плен на Осколе во время набега крымчаков, которые разбили его воинское подразделение, Юшко вместе с другими казаками ходил теребить орду, но добычей оказался сам, когда его коня подшибли стрелой ногайцы, стрелец Митка стал жертвой азиатского коварства — его определили в свиту, встречавшую турецкого посла, но в степи отряд угодил в засаду крымчаков, а Павлец из одного рабства попал в другое.
Павлец семи лет от роду во время Ливонской войны был угнан в Литву и прожил там десять лет, пока в литовские земли не вторглись набегом татары. Хозяева Неустроева бежали, бросив все, и молодого раба вместе с литовским полоном погнали в Крым. На галеры Павлец попал после того, как трижды пытался сбежать; последний хозяин, видя строптивость невольника и бесполезность любых наказаний, продал его капитану галеры.
