— Которые?
— Я про противогаз, — уточнил Каллипигов.
— Так бы и говорил. А что, есть опасность химической атаки?
— А черт ее знает.
— Кого?
— Зефирову.
— Зефирова завербована, как пить дать!
Каллипигов обмер.
— Погоди-ка, товарищ Преданный, я у Зинаиды Петровны водички попить попрошу. Зина! Зи-на!
— Ты сейчас не водочки, ты сейчас коньяку шарахнешь, как узнаешь, что я тебе еще скажу. Эта Зефирова ручной пилой, лобзиком из дома пионеров, выпилила вчера порог на почте. Дескать, чтоб легче на почту заезжать. Ты понимаешь, товарищ Каллипигов?
— Банки, мосты, телеграф?!
— Сбербанки! Народ пилами вооружается. Наши топоры лежали до поры.
— Я теперь до самого бюро не усну, — тревожно поделился Каллипигов. — Ты, товарищ Преданный, прерви сейчас со мной связь. Я на телефон сяду — с соответствующими товарищами повестку бюро вырабатывать.
— Повестка одна: борьба с контрреволюцией в лице гражданки Зефировой.
— А Феоктист Тетюев?
— Тетюева придется замять.
— Насмерть? — проявил партийную жесткость Каллипигов.
— Пока нет. Пока замнем устно.
— А чего медлить? Цель заминки какая?
— Ты пойми, товарищ Каллипигов. Руководство скажет: это как же так, один преклонный инвалид, честно скажем, алкоголик, весь комитет государственной безопасности на единственной ноге обошел? В то время, как комитету выделены две «Волги»…
— Верно, — согласился Каллипигов. — Валим все на здоровую Зефирову. Нет, но Тетюев, мразь какая. Родина у него в финскую войну руку отняла, в великую отечественную — ногу. Казалось бы — живи, да радуйся! А он, мразь, так отплатил советскому государству.
— Перерожденец, — с ненавистью произнес Преданный.
— Перерожденец, — согласился Каллипигов. — Ну, до бюро?
В семь часов утра, когда птицы громко пели русскую народную песню, к Зефировым прибыла курьер с бумажкой, приглашавшей гр. Зефирову Л. Г. прибыть к девяти ноль-ноль в райком партии.
— А что случилось? — удивились Зефировы.
— Не знаюти ничаво! — закричала курьер, по совместительству выполнявшая в райкоме обязанности технички.
— Думаю, партия хочет тебя отблагодарить, — догадался Геннадий Павлович.
— За что? — растерялась Люба.
— За инициативу с пандусами.
— Ой! — радостно сказала Люба.
— Инициатива наказуема, — с тревогой напомнила Надежда Клавдиевна.
— Что ты, в самом деле, Надежда! — укорил Геннадий Павлович Надежду Клавдиевну. — Для чего при ребенке высказывать свои ошибочные пессимистические мысли. Ребенок сделал прекрасное доброе дело, ребенка хотят отметить, отблагодарить. А вот я уверен, Любочку путевкой наградят. Или даже грамотой из Москвы.
— Я разве против? Я рада, — Надежда Клавдиевна погладила Любу по голове.
Переехав через мостки на дорогу, Люба услыхала скрежет выдираемых досок, мат топора и дружелюбные крики рабочих. Весь этот трудовой накал разрушенья доносился от книжного магазина «Пропагандист». Люба налегла на ободья колес.
— Товарищи, товарищи! — принялась окликать Люба двух плотников, споро курочивших свежий дощатый пандус.
— Что тебе, девочка?
— Почему вы ломаете? — дрожащим голосом спросила Люба.
— Это ты не у нас спрашивай. Наше дело маленькое. Сказано сломать к лешему, вот и ломаем.
— А кто сказал?
— Каллипигов распорядился. Телеграмма из Москвы пришла — возвести удобства для Терешковой. А она приехать не смогла. Видать, заливали капитально.
— Гондоны! — сказал молодой плотник, который все никак не мог разъехаться с тещей.
У Любы отлегло от сердца.
«Торопились успеть к приезду делегации из Москвы, — догадалась она, — поэтому возвели дощатые мостки. А раз никто не приедет, решили временные доски убрать, а залить пандусы из бетона, чтоб капитальные. Правильно. — Она согласилась с решением городских властей, и в радостном возбуждении покатила к райкому. — Интересно, чем там ее наградят?»
«Конечно, капитальные настилы лучше, — рассуждала на ходу коляска. — Доски — что? Сгниют, как и многие другие инициативы».
Люба ехала по городу с восторженной песней в душе и с удовольствием глядела, как возле каждого магазина орудовали рабочие, разламывая временные деревянные съезды, с тем, чтобы не сегодня-завтра, приступить к возведению бетонных, кирпичных, а кое-где, возле школы, например, и мраморных пандусов.
В холле районного комитета партии и райсовета с Любой приключилась пробка: в здании не было никаких приспособлений для перемещения инвалидов — ни лифта, ни металлических уголков по лестницам, ни узеньких и маневренных колясок для посетителей.
«Вроде, Любушка, нас тут не ждали», — с некоторой тревогой произнесла коляска.
«Как — не ждали? — встрял в разговор покрытый половиком стул вахтера. — Час уж дожидаются в кабинете у товарища Каллипигова».
Вахтер снял трубку внутреннего телефона и доложил, кому следует:
— Зефирова по повестке прибыла.
— Не по повестке, а по вызову, — поправила его секретарша Инесса. — Здесь вам прокуратура, что ли?
— Виноват, привычка.
— Явилась, — прикрыв трубку, доложила Инесса.
— Что же не идет? — раздраженно спросил Каллипигов. — Сколько можно ждать?
— Что не идет? — потребовала Инесса у вахтера. — Сколько можно ждать?
— Подняться, говорит, никак не могу, — принялся передавать вахтер, глядя на кивающую Любу. — Здеся, говорит, будет сидеть, и дожидаться справедливого приговора. Виноват, разговора.
— Просит, чтобы бюро само к ней спустилось, — с ужасом в глазах доложила Инесса. — Здание, говорит, — голос Инессы затрепетал, — не приспособлено. Не располагает, в смысле.
— Это как понимать? — поднял брови Каллипигов. — Какая-то Зефирова смеет утверждать, что наша партия не способна встретиться с трудящимися? Не идет на контакт?
— Видно, так, — заикаясь, согласилась Инесса.
— Что она предлагает? — четко спросил Инессу Преданный.
— Я ж говорю: чтоб вы сами вниз спустились.
— Где это видано, чтоб руководство партии спускалось к народу вниз? — закипел Каллипигов. — Ну, знаете!
— Слушай, товарищ Каллипигов, — наклонившись через стол, тихо предложил Преданный. — Давай сейчас не будем нагнетать напряженность в политической обстановке. Сделаем вид, что просьбам трудящихся идем навстречу, чтоб потом не было со стороны Зефировой клеветы, мол, сами не пошли на контакт. Спускаться вниз, кончено, не будем, это было бы идеологическим отступлением от линии, а попросим, чтоб эту мразь под руки в кабинет внесли.
