— Я рук марать не собираюсь, — гордо заявил Каллипигов.
— Товарищ Брюхов, — окликнул Преданный завхоза. — Организуйте, пожалуйста, подъем гражданки Зефировой в кабинет.
— Я? — вздрогнул завхоз Брюхов. — А, ну да…
— Возьмите техничку в помощь, вахтера, еще какой-нибудь вспомогательный персонал.
— Будет сделано, — без энтузиазма отозвался Брюхов.
— А враг-то крепкий попался, — поделился тревогой Преданный. — Даже крепче, чем я предполагал.
— Нет, ты подумай, каковы требования выдвинула, — возмущенно повторял Каллипигов. — Сама к вам, коммунистам, ни ногой, пускай руководство к ней на поклон выходит.
— Опускается до ее уровня, — поддакнула Инесса.
— Я с народом общаться не боюсь, — запальчиво продолжал Каллипигов. — Я, если надо, и в поле к трудящимся выйду, и в окопы. И в подсобку заглянуть не чураюсь, жену даже к этому приучил. Но в данный момент — дело принципиальное. Зефирова попирает все нормы.
— Это не та ли Зефирова? — задумчиво пробормотал представитель райкома комсомола Готовченко.
— Что вы сказали, Юрий Савельич? Знаете Зефирову?
Готовченко вздрогнул. Если сейчас вскроется факт укрытия им, завотдела культуры Юрием Готовченко, фактов антисоветского поведения ученицы школы номер два Любови Зефировой, предложившей однажды сыграть роль Ленина в школьном утреннике, дело запахнет керосином. Что же вы, скажут, Юрий Савельич, вовремя Любовь не пресекли, не задавили Зефирову в зародыше?
— Нет, спутался, — уняв дрожь, соврал Готовченко. — Это не та Зефирова. Та в художественной самодеятельности не участвовала. А эта — участвовала.
Через некоторое время в приемной послышались кряхтение и толчея, и еще через секунду в дверях кабинета показалась растрепанная от подъема и сияющая, как роженица в окне роддома, Люба.
Вид Любы, оказавшейся школьницей, несколько смутил товарища Каллипигова, ожидавшего увидеть матерого, в смысле матерую, прости господи, диссидентку.
— Ребенок совсем, — поделился он с Преданным.
— Э-э, ты на возраст не гляди.
— Павлик Морозов тоже невелик был, — шепотом встрял завхоз Брюхов, — А как батьку родного? О!
— Вчера ко мне на улице тоже такой пионер подошел, — привел пример Преданный, — Закурить, говорит, не дадите? Ты бы, товарищ Каллипигов, стал у начальника КГБ закурить просить?
Каллипигов отпрянул.
— Или в колонии для несовершеннолетних случай недавно со мной произошел, — продолжал Преданный. — Подходит деваха, вот такая же точно возрастом, как эта Зефирова, и нагло, цинично предлагает: минет не хотите? Вот ты, товарищ Каллипигов, стал бы начальнику КГБ минет предлагать?
Товарищ Каллипигов снова отпрянул.
— Вот! Не стал бы, — глаза Преданного затуманились. — А она — стала…
Преданный встрепенулся:
— Не забывай, эта Зефирова чуть вторую Октябрьскую революцию нам тут не устроила! Так что мой тебе совет: изживай ты, товарищ Каллипигов, эту свою жалость к детям.
Люба улыбалась до ушей и радушно оглядывала кабинет, в тайне полагая отыскать глазами лежащую на столе грамоту или конверт с наградной путевкой.
— Обрати внимание, как издевательски улыбается, — приглушенно сообщил Преданный Каллипигову.
— Смеется над всеми присутствующими, — возмутился Каллипигов, поглядев на портрет Ленина.
— Здравствуйте, — поздоровалась Люба, стараясь скрыть робость судорожными манипуляциями с коляской.
«Отцепись ты от меня! — возмутилась коляска. — Все обода свернула!»
— А ты молчи! — от волнения вслух ответила ей Люба.
Инесса, в протяжении Любиных выкрутасов прижимавшая ногой в белой туфле конец ковровой дорожки, выпучила глаза.
— Тебя не спросили! — возмущенно ответила Инесса Любе.
— А вот сейчас и спросим, — ухватился Каллипигов. — Гражданка Любовь Геннадьевна Зефирова?
— Да.
— Тебе выпало счастье жить в СССР! — строго уличил Каллипигов.
— Выпало.
— Как же так?! — возвысил голос Каллипигов.
— Сама не знаю, — растерянно ответила Люба.
— Назови мирные инициативы СССР, — внезапно перекрестно приказал Преданный, по роду своей профессии талантливо ставивший вопросы впросак.
— Пусть всегда будет солнце? — предположила Люба.
— Под теплым солнышком отсидеться захотели? — не удержался в укрытии Готовченко.
Каллипигов благодарно кивнул ему лбом.
«Ограничение вооружений, — громко принялась подсказывать коляска, любившая программу «Время». — Ограничение вооружений!»
— Ограничение вооружения? — повторила Люба.
— Странно, что вы, Зефирова, против мирных инициатив нашей родины.
— Почему против?
— Это мы у вас… у тебя хотим спросить. Почему? Кто дал тебе указание вооружить пулеметом гражданина Феоктиста Тетюева, возраст шестьдесят семь лет, беспартийный, владеет навыками конно-сабельного боя, — резко бросил Преданный.
— Никто не давал.
— Инесса, фиксируете? «Действовала одна».
— Считай, повезло нам, товарищ Каллипигов, — сообщил Преданный на ухо Каллипигову. — Организация не массовая, заговор представлен одним человеком.
Каллипигов облегченно выдохнул.
— Призывая гражданина Феоктиста Тетюева вооружаться, ты попирала инициативу партии на ограничение стратегических вооружений. Играла на руку империалистическим державам!
— Я не играла, — испуганно проговорила Люба.
— Как зовут руководителя коммунистической партии Болгарии? — резко спросил Преданный.
— Бисер Киров? — наморщив лоб, пробормотала Инесса.
«Гэсс Холл, — толкнула Любу под руку коляска. — Видать, Любушка, тебя в Болгарию путевкой наградят».
— Жи… — нахмурился завхоз Брюхов. — Как же, чтоб егоразорвало? Жив…
— Гэсс Холл, — сказала Люба. — Он еще жив. А Бисер Киров — это певец.
— Гэсс Холл, — зафиксировал Преданный. — Значит, все-таки американские спецслужбы. Действовали через Кирова?
— Киров Сергей Миронович уже погиб, — вставил из укрытия Готовченко.
— Да нет, товарищ Преданный, — засомневался Каллипигов. — Все ж таки американские коммунисты — наши друзья. К тому же связной агент Киров уже погиб. Так что американский след здесь не просматривается.
— Ну ладно, — согласился Преданный. — Расскажи, как ты организовала возведение действующих огневых точек возле стратегически важных объектов городской инфраструктуры?
— Возле чего? — переспросила Люба.
