— Расскажу непременно, — заверил Леонид Яковлевич.
— Надежда Клавдиевна, подготовьте, пожалуйста, детские фотографии вашей дочери, — попросила Лариса Северная. И повернулась к камере. — Мы в гостях у родителей Любови Зефировой, отважной россиянки, закрывшей своим телом президента России. Сейчас, когда наша отважная землячка находится в палате номер шестьдесят шесть столичного госпиталя имени Бур…
— В какой палате? — вскрикнули Геннадий Павлович и Надежда Клавдиевна.
Лариса Северная остановилась говорить и повернулась к Зефировым.
— Неверно сказала? Извиняюсь, если напутала, но мне из Москвы только что сообщили, что Люба находится на излечении в столичном госпитале имени Бурденко, в шестьдесят шестой палате, под личным патронажем президента.
— Самого? — ошалело произнесла Надежда Клавдиевна. — Ну слава тебе господи! А то я волновалась, кто там за Любушкой моей присмотрит? Неужто и кровь свою отдаст? Геннадий, как ты думаешь, у президента какая группа?
— Ты бы еще про этот, резус-фактор на всю страну спросила, — посетовал Геннадий Павлович. — Да про холестерин. Это же государственная тайна.
— Я чего-то не подумала, — Надежда Клавдиевна прикрыла рот руками и зашмыгала носом. — Гена… Нет, лучше вы, Леонид Яковлевич, запишите про палату и госпиталь. А то я Геннадия однажды попросила адрес теткин записать, так полгода письмо гуляло и назад к нам вернулось.
— При чем здесь твоя тетка? — с досадой сказал Геннадий Павлович.
— Ага, нашел — мою. Твоя тетка была, царствие ей небесное!
— Надежда Клавдиевна, — громко сказала Лариса Северная, — расскажите, пожалуйста, о детских годах Любови Зефировой.
— Чего сказать? Я и не знаю. Девочка она хорошая, добрая, к родителям уважительная, по дому всегда помогала, в свободное от учебы и работы и домашних обязанностей время любила играть на гармошке, на балалайке, стихи сочиняла, песни.
— Как она училась в школе?
— Неплохо училась, ничего не могу сказать. Вы лучше у Леонида Яковлевича спросите, он ее и учил. Знакомы вы?
— Конечно! — заверила Лариса Северная. — Леонид Яковлевич, какой запомнилась вам Любовь?
— Разве может Любовь запомниться иначе, кроме как с нежностью об этом чувстве? — пошутил Леонид Яковлевич. — А если серьезно. Я не удивляюсь, что президента защитила именно Любочка, а не кто-то другой. Она ведь простодушная, наивная, жалеет всех без разбора. Это не значит, что все вокруг были плохими и трусливыми, а Люба — хорошей и смелой. Просто человек со здоровыми ногами более склонен убегать. В случае неприятности это ведь проще всего — беги прочь, бросайся врассыпную. Убежать — это первый, инстинктивный порыв того, кто имеет ноги. А Любочка никогда в жизни не убегала от опасностей, просто потому, что не могла. Ей бегство с поля боя и в голову не приходит. Она несколько раз говорила мне, что ее увечье неслучайно. Оно нужно было, чтобы Люба не смогла пойти не по своей дороге. Я думаю, она президента бросилась спасать, не подумав. Ой, не то я хотел сказать. Да она, скорее всего, и не думала, что может погибнуть. Как же она, Любочка, может умереть, если еще не спета самая главная ее песня? Если не все здоровые люди еще знают, о том, как они счастливы? В ее стихах бушевали любовные страсти. Читая их трудно поверить, что все это — лишь плод воображения, события выдуманного мира, в котором населения — один человек, Любочка. И разве могла судьба допустить, чтобы этот единственный человек погиб? Ведь тогда опустела бы целая вселенная. Думаю, именно так рассуждала наша Любочка и потому так бесстрашно повела себя.
Маловицкий замолк.
— Спасибо, Леонид Яковлевич, — проникновенно сказал Геннадий Павлович. — Как вы это все… сформулировали.
— Сразу видно — образованный человек, — согласилась Надежда Клавдиевна.
Глава 14. Сплошное недоразумение
— ЗИНАИДА? Ик!.. Ты спишь? Ик!..
— Каллипигов, ты где? Что с тобой? Почему ты икаешь?
— Почему икаю! — возмутился Каллипигов. — Милый вспоминает!
— Ты думаешь, — Зинаида Петровна понизила голос, — объект решает вопрос о твоем награждении? Ты откуда звонишь? Да прекрати же икать!
— Я сейчас в приемном… ик!.. в покое… ик!
— В приемной в Кремле? — перешла на ликующий шепот Зинаида Петровна. — Оставить в покое? Все поняла! Оставляю! Но ты прекрати икать, это просто неприлично в данной ситуации. Скажи что-нибудь лечебное. Икота, икота, перейди на Федота… Воды попей. Чего там еще? Я сейчас в книжке посмотрю.
— Зинаида, замолчи же на секунду… ик! Я — в приемном покое, в Бурденко.
— А-а! — трубно вскрикнула Зинаида Петровна. — Ты ранен? Смертельно? Каллипигов, держись, сейчас я приеду с тобой попрощаться!
— Тьфу, любишь ты каркать… ик! Да жив я, жив. Ик!.. В Бурденко сейчас находится эта мерзавка Зефирова. Погоди-ка, цветы несут. Ик!.. Не клади трубку.
В холл госпиталя вошла представительная компания с огромным букетом редкостных цветов, уверченных в яркие, переливающиеся бижутерией, сетчатые, шелковистые, бумажные, парчовые — Каллипигов не успел рассмотреть в какие еще, — чехлы. Костюмы с иголочки, приобретенные за границей и подогнанные по фигуре в ателье управления делами президента, капиталоемкие часы, вымытые уложенные волосы, благополучный цвет лица и выражение глубокой ответственности дали Каллипигову веский повод думать, что букеты — дар самого высокого лица. Он деловито подошел к группе, остановившейся в центре холла, и протянул для рукопожатия руку первому встречному.
— Доброе утро! Ик!.. Каллипигов. Не спится вам, смотрю…
— Доброе утро! — пожал протянутую руку молодой мужчина. — Да, спать нам некогда. Цветы героине.
— Понятно, — улыбнулся Каллипигов.
Навстречу делегации энергично вышел человек в бирюзовом халате поверх рубашки с галстуком. Доктор издалека сделал радушное лицо, поприветствовал всех разом легким поклоном плечами и повел гостей к лифту.
— Зинаида, — позвал в трубку Каллипигов. — Только что пронесли цветы от первого лица.
— Зефировой?! — догадалась Зинаида Петровна.
— Ну не мне же.
— Что — и венков много?
— Каких венков?
— Ну, к телу? «Любим, помним, скорбим»?
— К чьему телу, Зинаида? Ик!..
— Ну не к твоему же, — нервно пошутила Зинаида Петровна. — Я имею в виду, к гробу с телом Зефировой.
— Зинаида, к какому гробу? Зефирова жива! — стараясь говорить тихо, раздельно произнес Каллипигов.
— Ик!.. Как — жива? — оторопела Зинаида Петровна.
— Как-как. Жопой об косяк! Доктора откачали.
— Но как же это? — поразилась Зинаида Петровна. — Ты говорил, она уже черно-белая была? Нет, это безобразие! То они насморка вылечить не могут, а то — покойника на ноги подняли!
