Сол посидел несколько минут, глядя на огонь, крепко стиснув руки. Потом пошел за ней. Натали стояла, прислонившись к кухонному столику; в левой руке у нее была зажата бумажная салфетка. Сол остановился рядом.
— От всего этого можно сойти с ума. — Она все еще не смотрела на Сола.
— Да.
— Как будто он был ничем. Просто какой-то неважной мелочью. Вы понимаете, что я хочу сказать?
— Да.
— Когда я была маленькой, я часто смотрела ковбойские фильмы по телевизору, — продолжала Натали. — И когда там кого-нибудь убивали, даже не героя и не злодея, а так, просто какого-то постороннего человека, то получалось — вроде его никогда не было, понимаете? И вот это не давало мне покоя. Мне было всего шесть или семь, но это очень волновало меня. Я всегда думала об этом человеке, и что у него, наверно, были родители, и что он столько лет рос, и как он в то утро одевался, а потом бац! — и его больше нет, просто потому, что автор хотел показать, как ловко его герой-супермен обращается с оружием или еще что-нибудь. А-а, ч-черт, я никак не могу выразить, что хочу сказать... — Натали сильно ударила по столику ладонью.
Сол шагнул вперед и коснулся ее руки.
— Да нет, вы очень хорошо все выразили.
— У меня просто все кипит внутри. — Она всхлипнула. — Мой отец был, он взаправду существовал. И он никогда никому не причинял боли. Вообще никогда. Он был самым добрым человеком, которого я когда-либо знала, и вот теперь его убили, и никто не может сказать, почему. Они просто не знают. О-о, будь все проклято... Извините меня.
Сол обнял ее и так держал, пока она не успокоилась..
Натали разогрела кофе и теперь сидела а кресле. Сол стоял у камина, рассеянно проводя рукой по листьям шведского плюща.
— Их было трое, — тихо сказал он. — Мелани Фуллер, Нина Дрейтон и человек из Калифорнии по фамилии Борден. И все трое были убийцы.
— Убийцы? Но в полиции сказали, что миз Фуллер была довольно старой леди... очень старой.... а мисс Дрейтон тоже оказалась жертвой в тот вечер...
— Да, — кивнул Сол, — и все же они трое и есть убийцы.
— При мне никто не упоминал имени Бордена, — заметила Натали.
— Он был там, — пояснил Сол. — И он был на борту самолета, который взорвался в пятницу ночью, или, точнее, рано утром в субботу. Скажем так: предполагалось, что он летел тем самолетом.
— Я не понимаю. Все это произошло за несколько часов до того, как убили отца. Как мог этот Борден... или хотя бы эти пожилые леди... Как они могли быть связаны с убийством отца?
— Они использовали людей, — сказал Сол. — Они... как бы это сказать, контролировали других людей. У них, у каждого, были свои подручные. Все это очень трудно объяснить.
— Вы хотите сказать, они были связаны с мафией или что-то в этом роде? Сол улыбнулся.
— Было бы хорошо, если бы все было так просто. Натали покачала головой. — Я не понимаю. Сол вздохнул.
— Это очень долгая история... отчасти она совершенно фантастическая, можно сказать, невероятная. Лучше бы вам никогда не пришлось ее выслушивать. Вы либо сочтете меня сумасшедшим, либо окажетесь вовлеченной в нечто такое с ужасными последствиями.
— Но я уже вовлечена, — твердо заявила Натали.
— Да. — Сол помедлил. — Но нет необходимости впутываться в это еще глубже.
— Нет, я буду впутываться, по крайней мере до тех пор, пока не найдут убийцу моего отца. Я этого добьюсь с вами и с вашей информацией или же обойдусь без вас, доктор Ласки. Клянусь вам.
Сол долго смотрел на молодую женщину, потом снова тяжело вздохнул.
— Да, похоже, вы сдержите клятву. Хотя, возможно, вы измените свое намерение, когда я расскажу вам то, что хочу рассказать. Боюсь, для того чтобы объяснить что-либо об этих троих пожилых людях, об этих трех убийцах, чьей жертвой пал ваш отец, мне придется рассказать вам мою собственную историю.
— Рассказывайте. — Натали поглубже устроилась в кресле. — Времени у меня сколько угодно.
* * *
— Я родился в 1925 году в Польше, — начал рассказывать Сол. — В городе Лодзи. Родители мои были довольно обеспеченные люди. Отец — врач. Семья еврейская, но не ортодоксально еврейская. В молодости моя мать подумывала о том, чтобы перейти в католичество. Отец считал себя врачом — во-первых, поляком — во-вторых, гражданином Европы — в-третьих и лишь в-четвертых — евреем. Возможно, еврейство стояло у него где-нибудь на еще более далеком месте.
Когда я был мальчиком, евреям неплохо жилось в Лодзи, лучше, чем во многих других местах. Из шестисот тысяч населения примерно треть составляли евреи, Многие горожане — бизнесмены, ремесленники были евреями. Несколько друзей и подруг моей матери являлись деятелями искусства. Ее дядя много лет играл в городском симфоническом оркестре. К тому времени, когда мне минуло десять лет, многое в этом отношении изменилось. Вновь избранные в местное управление представители партий обещали убрать евреев из города. Страна, казалось, заразилась антисемитизмом, бушевавшим в соседней стране, в Германии, и становилась все более враждебной к нам. Отец говорил, что во всем виноваты тяжелые времена, через которые мы только что прошли. Он неустанно повторял, что европейские евреи привыкли к волнам погромов, за которыми следовали поколения прогресса. «Мы все — человеческие существа, — говорил он, — несмотря на временные различия, разделяющие нас». Я уверен, что отец встретил смерть, все еще веря в это.
Сол замолчал, походил по комнате, потом остановился, положив руки на спинку софы.
— Видите ли, Натали, я не привык рассказывать об этом. Я не знаю, что тут необходимо для понимания ситуации, а что нет. Возможно, нам следует подождать до следующего раза.
— Нет, — твердо сказала Натали. — Сейчас. Не торопитесь. Вы сказали, что это поможет объяснить, почему был убит мой отец.
— Да.
— Тогда продолжайте. Расскажите все. Сол кивнул, обошел софу и сел, положив руки на колени. Руки у него были большие, и он иногда жестикулировал ими во время рассказа.
— Когда немцы вошли в наш город, мне исполнилось четырнадцать. Это было в сентябре тридцать девятого. Поначалу все шло не так уж плохо. Было решено назначить Еврейский Совет для консультаций по управлению этим новым форпостом рейха. Отец объяснил мне, что с любыми людьми всегда можно договориться в цивилизованной форме. Он не верил в дьяволов. Несмотря на возражение матери, отец предложил свои услуги в качестве члена Совета. Но из этого ничего не вышло. Уже был назначен тридцать один человек из видных горожан-евреев. Спустя месяц, в начале ноября, немцы выслали всех членов Совета в концлагерь и сожгли синагогу.
В семье стали поговаривать о том, что надо бы переехать на ферму нашего дяди Моше около Кракова. В Лодзи в это время уже было очень трудно с продуктами. Обычно мы проводили на ферме лето и думали, как будет здорово побывать там вместе со всей семьей. Через дядю Моше мы получили весточку от его дочери Ребекки, которая вышла замуж за американского еврея и собиралась выехать в Палестину, заниматься там фермерством. Уже несколько лет она пыталась уговорить молодежь нашей семьи присоединиться к ней. Сам я с удовольствием отправился бы на ферму. Вместе с другими евреями меня уже исключили из школы в Лодзи, а дядя Моше когда-то преподавал в Варшавском университете, и я знал, что он с удовольствием займется моим воспитанием. По новым законам, отец имел право лечить теперь только евреев, а большинство их жили в отдаленных и самых бедных кварталах города. Причин оставаться было не много — гораздо больше причин было уехать.
