Все… Он со своей «манией завершенности» добился-таки разрыва с Фирой. И кто же у него остался? Нет ни Учителя, ни Фиры (странное дело, о родителях, затерявшихся в Америке, он и не вспомнил, только чуть-чуть об отце, но ведь и тот никогда не вернется).
Ему захотелось громко крикнуть:
– Фира! Фира!
Но и на это он не решился. Понуро стоял возле Фириной мастерской. Из-за чего же все это с ним произошло? Что он сделал? Ах да! Он хотел получить рукопись Сиринова, которая ему вовсе не нужна. По пересказу Пети он понял, что она для него – чужая. «Чистое» сознание, оторванное от человеческой сердцевины, его не привлекало. Одя хотел жить в мире, где есть снежинки и звезды, где есть трамваи и спешащие пешеходы, где есть (какое затасканное слово!) любовь, отогревающая каждую клеточку продрогшего на морозе тела. Но где, где его любовь? Где люди, к которым он, как собака, привязался? И тут в сознании Оди вспыхнула еще одна спонтанная «безумная» идея. Всех, кого он любил, он потерял из-за Сиринова. Теперь ему следует отыскать самого Сиринова. Врага или почти врага, относящегося к Оде с иронией и недоверием. «Сюжет» без этой встречи не завершен. Но где, где его искать? Одя знал лишь одну фешенебельную гостиницу, о которой ему рассказывал еще отец. Возможно, Сиринов остановился совсем в другой. Или у него в Москве остались родственники, давшие ему приют. Но Одя долго не размышлял. Образ гостиницы – сталинской высотки – возник перед его глазами, и он решил ехать туда, чтобы только не возвращаться в одинокую комнату, не искать сочувствия у бестолковой тети Кати…
Гостиница располагалась по дороге к Учителю, если ехать на троллейбусе. И Одя направился к троллейбусной остановке. Его вела интуиция – самое сильное и замечательное, что в нем было. Он жил, как крот, в потемках и доверял только огоньку интуиции да еще любви, которая порой его захлестывала, заставляя совершать странные поступки… Ему везло – он находил единственно важных для себя людей, но и одновременно страшно не везло – он их терял. Его любовь разбивалась о волны враждебного мира, который жил совсем по иным законам – законам корысти, прибыли, деловой хватки или тяги к удовольствиям. Казалось, только Одя и жил любовью. Никто и представить себе не мог, сколько в нем накопилось любви – не нужной или не узнанной. И правда, знай Фира или Учитель об этой любви, разве бы они отказались от нее? Они ведь тоже одинокие. Когда-то Одя читал пьесу с таким названием и потом долго над ней размышлял. У тех одиноких были семьи, дети, а у этих нет никакой заслонки, никакого, пусть мнимого, прикрытия. И он тоже один из этих горделивых бедолаг. Но ему-то страстно хочется избавиться от одиночества. А эти гордецы, Фира и Учитель, едва встретившись после долгой разлуки, так и норовят снова разбежаться. Но и это Одя способен был понять – большое чувство чревато вспышками ярости (как это меня угораздило привязаться?) и манит к разрывам, как сказал поэт.
Троллейбус, в котором ехал Одя, то и дело останавливался из-за пробок и наконец надолго остановился – какая-то машина нагло перегородила ему движение, а шофер ушел не то за покупками, не то по делам. Пассажиры терпеливо ждали. А Одя терпением не отличался. Он сделал знак шоферу, и тот открыл дверь. Одя выскочил на тротуар и даже не сразу понял, куда идти. Да вот же – вдоль запруженного машинами шоссе. О эти выхлопы, делающие невозможным нормальное дыхание! Но во время ходьбы Одя, как ни странно, успокоился. В дороге можно было ни о чем не думать, полностью сосредоточившись на ходьбе, взмахах рук, дыхании (очень неровном!), осанке. Одя по привычке старался не сутулиться. Но зачем? Кто это оценит? Его никто не любит. Фира не желает его больше видеть. Нет, не об этом, только не об этом! Он идет к Сиринову, чтобы… Да, и зачем он идет к Сиринову? И с какой стати он ожидает его найти в этой архаической, правда, кажется, обновленной гостинице? Сиринов ведь – эстет, ему подавай самое лучшее! Но Одя упорно шел в сторону высотки.
Озираясь и нервничая, он миновал контроль и вошел в холл. И тут же подбежал к выгородке администратора, который повернул к нему важное неподвижное лицо.
– Сиринов… Игорь Игоревич Сиринов… Не у вас?
Администратор взглянул на экран компьютера, потом полистал какую-то толстую тетрадь.
– Имеется прибытием, – пророкотал он воркующим басом.
Одя был так удивлен, что тут же хотел выбежать из гостиницы, словно приходил только для того, чтобы удостовериться в безошибочности своей интуиции. Но администратор смотрел на него не грозно, а выжидательно. И Одя не убежал, а сделал движение по направлению к лифту, даже не к лифту – незнакомых лифтов он опасался, а к лестнице, пусть даже взбираться придется на тридцатый этаж. Да, а на какой?
– Погодите, – остановил его администратор. – Я позвоню в номер. Может, вас не примут.
Одя замер, раздумывая, что будет, если Сиринов его и в самом деле не примет. Куда он тогда пойдет? Ему стало страшно. Не зря ведь интуиция его сюда привела? Да, но что он ему скажет? Зачем в самом деле он сюда приплелся?..
– К господину Сиринову пришел молодой человек, – рокотал администратор. – По делу. («Вы ведь по делу?» – беззвучно спросил у Оди администратор, и тот ошарашенно кивнул.) – Администратор окинул Одю оценивающим взглядом. – Лет восемнадцати. (Оде было на пять лет больше.) Пустить к вам или отправить восвояси?
Одя тупо ожидал решения, переминаясь с ноги на ногу. С ботинок и с пальто стекал растаявший снег. Очень хотелось посидеть – ноги устали от полуторачасовой ходьбы до гостиницы.
Администратор положил трубку и задумчиво взглянул на Одю.
– Сиринова нет. Но есть его жена, – еще более воркующим голосом сказал он. – Сегодняшним прибытием из Штатов.
Он сделал значительную паузу и продолжил:
– Она желает вас видеть.
Одя рванулся к выходу, но администратор положил руку на его плечо, успокаивая.
– На лифте до седьмого, семьсот пятый номер. Выходить не позже двенадцати. Это строго. Вперед, молодой человек!
Администратор точно толкал Одю на какую-то рискованную авантюру, возможно, даже любовного свойства, и сам себя этим развлекал, «тасуя» посетителей и придумывая разные комбинации.
Ну и ладно! Жена так жена! Ведь и Сиринову ему нечего было сказать! Он пешком взбежал на седьмой этаж и, еще задыхаясь от бега, постучался в семьсот пятый номер. Открыла холеная дама неопределенных лет и неотчетливой внешности. Единственное, что сразу бросалось в глаза, – ухоженность лица, рук, ногтей, словно дама все свои дни проводила в косметическом кабинете. Отчасти она напоминала раскрашенную мумию, приучившую себя непрерывно улыбаться.
– Вы к Игорю? – жеманно спросила дама, поправляя рукой короткие светлые волосы, уложенные волосок к волоску, что Оде всегда не нравилось.
– Не знаю… – глупо признался Одя.
– Но все равно мне интересно… С кем тут Игорь, словом, у кого он бывает…
– Я случайно…
Однако дама вовсе не принимала к сведению его лепета и говорила свое. Одя даже заметил, что она взволнована не меньше, а пожалуй что и больше него. Просто на грани истерики…
