– Глупый вы, Олег Александрович, шестидесятого года рождения! – зло сказал Сол. – И что вам неймется? Вам бы мои проблемы, не стали бы лазить по крышам.
Сосед смотрел в одну точку.
– Я мог бы открыть этот люк. Его заделывали при мне, когда я еще был мальчишкой. И лазил по крышам, а потом через люк попадал на чердак…
– Спохватились! После этого уже сто раз все переделали. Я лично проверял этот люк, чтобы со стороны крыши не смогли открыть. Кстати, где ваши родные? Вы что, совсем один?
Сол уже готов был пожалеть этого бедолагу.
– Почему один? Мать есть, сестра. Живут в соседнем подъезде. Только они мне как чужие.
Сол вскипел.
– С головой у вас плохо, вот что! Как бы я хотел, чтобы у меня были близкие родственники – мать и сестра. Родственники, которые любят меня просто так. Потому что я есть. Не очень красивый, не очень богатый, не очень удачливый. Не ко времени родившийся в России с талантом и душой. Никому не нужным талантом живописца. А им на это наплевать. И чем я неудачливее, тем больше меня любят. Жалеют – кажется, так говорят про русских женщин. Им можно поплакаться, пожаловаться на судьбу. Не жене же жаловаться? И уж конечно, не детям! Тем нужны удачливые, успешные люди с большими деньгами. Нет, я просто не понимаю, как можно, имея мать и сестру, да еще живущих с вами в одном доме – немыслимая удача! – зациклиться на каком-то портрете. Не понимаю! Давайте я напишу вашу мать или, на худой конец, вашу сестру. Без денег. Нарисую карандашом. И вы повесите в своей берлоге. Идет? Вы мне надоели своей постной, опрокинутой физиономией. Пусть придет ваша сестра, и я ее нарисую. Неужели не равноценная замена? Там – никто для вас, а здесь – родной человек. И перестаньте мне говорить всякие глупости. «Благоговею» и тому подобное. Вы же ее совсем не знаете. Вот узнали бы, узнали…
Сосед взглянул на Сола с бесконечным презрением и, повернувшись, удалился, гордо выпрямив спину. На этот раз он ушел сам, никем не выгнанный.
Самое занятное, что через некоторое время к Солу заявилась сестра Олега. Это была довольно еще молодая особа, брюнетка, коротко стриженная, с решительными движениями и громким уверенным голосом. Одета она была в молодежное чересчур короткое розовое платье.
– Вы хотели написать мой портрет? – с места в карьер начала она, жестом кинозвезды поправляя волосы.
– Ничего я не хотел! – взвился Сол. – Я вас впервые вижу. Но ваш брат так мне надоел…
– Он всем надоел, – подхватила сестра, – уж на что моя мамочка легкий человек, а и та говорит – чтобы ноги твоей не было… Я еще с ним кое-как общаюсь. Он грубиян, ни с чем не соглашается, мамочкиных советов не слушается. Я скрываю от нее, что с ним вижусь, представляете? И сейчас, вы думаете, он мне сказал, что вы захотели меня написать? Нет, я из него просто клещами вытягивала по словечку. Он все возмущался вашим предложением. А что в этом такого? Я постоянно читаю книги про художников. У них всегда бывали натурщицы. Надеюсь, вы не ню с меня собираетесь писать?
– Именно ню! – хмуро выпалил Сол, оглядывая ее фигуру в коротком, каком-то детсадовском, с рюшами, розовом платьице. Скорее всего, старая дева. Но решительная, бурная, даже не без некоторой пикантности.
– Так сразу и ню. – Гостья была явно польщена и снова медленно провела рукой по волосам. – Признайтесь, вы меня приметили во дворе, да? Мой шеф, я работаю секретаршей в фирме, часто говорит, что не понимает современных мужчин. Куда смотрят их глаза? Ему-то уже за восемьдесят. Он так мне надоедает!
– Именно ню! – решительно повторил Сол.
У него столько накопилось злобы и раздражения, что хотелось чего-то «остренького». Он «нюшек» не писал со студенческих лет. Так уж вышло.
– А где же ширма? – деловито спросила гостья. – Ведь должна быть ширма. (Это она, вероятно, усвоила из чтения книг про художников.)
– В смежной комнате диван. Раздевайтесь и ложитесь в позе Данаи. Вы видели рембрандтовскую Данаю?
– Видела в Эрмитаже. Но ее потом сильно попортили.
– Или в позе Олимпии.
– И Мане я знаю. Я читала все книжки о художниках в серии ЖЗЛ. А вас я давно заметила. Видела, как вы то с этюдником, то с картиной из подъезда выходите. Я и брату про вас сказала. Он-то, лопух, ничего вокруг не замечает.
Она шмыгнула в соседнюю комнату. Сол должен был ехать на очередную стройку, но ради такого дела решил задержаться. Может быть, это немного развлечет? И проверит свои возможности. А вдруг ню – его призвание? Он открыл коробку с новой масляной пастелью. Нарисует ее пастелью, а в случае удачи – повторит в масле.
Она лежала чуть боком, вытянувшись на зеленом диване и прикрыв живот розовым платьем. Получилось даже живописно. В ее решимости было что-то бесстыдное или что-то отчаянное. Скорее второе. Дама явно заждалась своего принца и в нетерпении хотела открыть свои прелести хоть кому-нибудь.
В расслабленной позе, в порозовевшем лице было столько желания понравиться, показаться красивой и бывалой. Но ощущалось и что-то жалкое, вульгарно-комичное, от тулуз-лотрековских героинь. И все затопляла такая нерастраченная и никому не нужная чувственность, столько скрытых желаний и разбитых надежд, что он даже посочувствовал бедным российским женщинам средних лет. Никому-то они не нужны!
Работал он с неожиданным увлечением. Резкими линиями и плавными кружениями пастели, оттеняющими эмоциональный безудерж модели. Уж не девица ли она до сих пор?
Галя пришла, как всегда, не вовремя. Окинула взглядом раскрасневшуюся на диване гостью, рисунок на листе и быстро ушла к себе в комнату, не сказав ни слова. Будто застала его с любовницей.
– Вы, надеюсь, тоже Ишакова? – спросил он, когда она влезла в свое броско-молодежное или даже детсадовское платьице.
– Ага. (Так и есть. Не замужем.)
– И тоже русская? – это он спросил из хулиганских побуждений.
– Конечно. Это вы из-за волос спросили? Думали, дагестанка? Так они у меня крашеные…
– Хорошо, хорошо, – заторопился он. – А имя?
– Зовут Нона. Нона Ишакова.
– Так вот, Нона. Я вам этот эскиз пока не отдам. Хочу написать большую картину. А потом отдам эскиз вашему брату.
– Нет, ему не надо! Отдайте мне!
– Я ему обещал.
– Ему совсем ни к чему. Он меня не замечает. В грош не ставит. Называет курицей. Ему не надо. Я мамочке покажу. Она будет рада. Мы с ней живем душа в душу, не то что с Олегом.
– Хорошо, я подумаю.
– А больше не надо позировать?
(Ей, вероятно, очень понравилось.)
Он промолчал. Что-то пробежало по телу, вроде судороги.
– Я, возможно, позвоню, – сказал Сол, отводя глаза. Он уже знал, что обязательно позвонит и сделает это в субботу, когда Галя с Андреем поедет к матери.
