Нет, к этой Анюте, Нюсе, Аннушке необходимо было присмотреться!
Современную женскую красоту Андрей Андреевич ни в грош не ставил. Она вся была искусственная, сделанная. Его же сердце жаждало естественности, наива, простодушия – всего того, что давно вошло в Красную книгу, растаяв вместе с прошлогодним снегом.
Анна Скворцова приехала из какого-то глухого провинциального городка, не то Калуги, не то Рязани, жила в Москве, как он случайно узнал, у тетки. И вероятно, поэтому сохранила некоторую провинциальную несделанность и простоту облика, а также стремление лгать хотя бы через слово.
Давая ей уроки, Андрей Андреевич был строг и сдержан. Говорил только по делу, лишних вопросов не задавал. Но иногда бросал на нее, как ему казалось, незаметные взгляды.
Да-да, вот эта естественная полнота фигуры, над которой не стали издеваться с помощью различных диет. И эти красные щеки – признак здоровья, а не изобретательного макияжа.
И эта широкая, правда несколько косолапая и неуклюжая, походка. С девочкой не занимались балетом и не старались заменить естественную грацию искусственной, придуманной жеманными и женоподобными «дядями»-балетмейстерами…
Ему казалось, что Анна Скворцова не замечает его как бы случайных взглядов. Но она их замечала и истолковывала совершенно превратно. Она думала, что красавец преподаватель всем своим видом дает понять, что таких непроходимых дур и уродин он никогда не видал. Что он ее выносит только из вежливости и из-за тех денег, которые она ему платит. (Анна знала о ничтожных ставках профессоров-искусствоведов, но даже это не смогло ее отвратить от безумной мечты – поступить на искусствоведческий!)
Попав в Москву, она сильно понизила уровень самооценки своей внешности. Если в родной Рязани ей ставили за нее, метафорически выражаясь, твердую четверку, то здесь она балансировала где-то между двойкой и единицей. Она боялась, что высокомерный и капризный преподаватель вот-вот от нее откажется.
Нужно было что-то срочно предпринимать! Его отстраненный вид, брюзгливая и недоверчивая мина на лице, его иронические взгляды ее прямо-таки пугали.
Она решилась выкрасить волосы в желтый цвет. У нее они были темно-русые, тусклого и неброского оттенка. В Москве же по бульварам ходили длинноногие блондинки с пышными распущенными волосами.
В парикмахерской-салоне «Луч» неподалеку от дома тетки на Чистых прудах ей не только выкрасили волосы в бледно-желтый цвет, но еще и выщипали брови, которые стали теперь не широкими и густыми, а узенькими, как ниточки.
Молодая, яркая и нахальная парикмахерша окинула Анюту, робко вжавшуюся в кресло, ястребиным взглядом и сказала, что можно еще покрасить тушью ресницы.
– Может, в следующий раз? – пролепетала Анюта.
Лицо парикмахерши сделалось скучным и безразличным.
– Как желаете, – проговорила она, сдергивая с Анюты покрывало – попону.
– Давайте сейчас! – решилась Анюта.
Оставив в салоне «Луч» значительную часть денег из той суммы, что присылали ей родители на месячное проживание, Анна Скворцова поначалу даже боялась подойти к зеркалу. Но потом подошла. Какая-то незнакомая девушка с волосами цвета сливочного масла и громадными черными ресницами, делающими ее небольшое круглое личико еще меньше, с ужасом глядела на нее. Впрочем, тетка перемену облика племянницы одобрила. Ей, давней столичной жительнице (тетка работала буфетчицей в школьной столовой), хотелось, чтобы Нюша была побойчее и поярче. Иначе тут, в Москве, можно и затеряться. Анюта тоже постепенно привыкла к своему новому облику, и он ей даже понравился.
А единственная ее подружка Ритка, тоже приехавшая из Рязани и уже поступившая в Финансовую академию, увидев Анютку, глупо захихикала и сказала, что таких толстых русалок даже в сказках не бывает. Но Анюта не обиделась. Русалок же, а не крокодилов!
И смело пошла на занятия к Андрею Андреевичу в его квартиру возле метро «Таганская». (Он жил с матерью, которая при Анютиных визитах ни разу не появилась, вымуштрованная строгим сыном.)
На этот раз взгляды Андрея Андреевича были не косвенные и словно бы случайные, а прямые и прямо-таки грозные.
Анюта так перепугалась, что стала путаться в именах художников. Портреты работы Рокотова приписывала Левицкому, а Левицкого – Боровиковскому.
Андрей Андреевич нервно ее поправлял и хмурился, гневно сводя брови, как Господь Саваоф на иконе «Спас – Ярое око». А в конце занятий не утерпел и произнес, язвительнее некуда:
– И зачем вам понадобилось так себя изуродовать?
– И‑зу‑родовать?
Анюта от неожиданности раскашлялась, а потом залилась бурными отчаянными слезами. Тушь с ресниц потекла на ее белый кружевной платочек – подарок мамы.
– А что? А как? А что бы вам понравило‑о‑сь? – прорыдала она, хлюпая в платок.
Андрей Андреевич встал и заходил по комнате. Такой грубости он от себя не ожидал! Но эта девчонка, о которой он стал было думать, спутала все его карты! Теперь ему на нее неприятно и противно было смотреть (хотя почему-то очень тянуло).
– Вот вы, Анна, пишете реферат о портрете восемнадцатого века, так? – сказал он по возможности спокойным голосом, стараясь не замечать ее слез. – Почему бы вам, да, почему бы не позаимствовать хоть что-нибудь у этих… этих восхитительных женщин? Ведь это было бы вам в плюс! Ну, если до Нелидовой вам не дотянуться, то хотя бы до Агаши, дочери Левицкого! Поглядите, как они одеты, какая у них естественная грация в движениях, сколько прелести в каждой черте. А тут намазали себе ресницы какой-то сажей! И что у вас с прической? Были нормальные волосы, уж не помню, черного или каштанового цвета, но нормальные. А сейчас… Поймите, я искусствовед, мне тяжело на это смотреть. Тем более что прежний ваш облик был… естественнее, что ли, милее, интереснее…
Уходя от преподавателя, Анюта все еще рыдала, но уже менее безутешно. Ее немного успокаивало то, что он так бурно отреагировал на перемену ее облика. Значит, она его задела! Значит, он ее видит, а не просто терпит! Значит, она на правильном пути!
Но только ей следует двигаться в обратном направлении – не к современным топ-моделям, а назад – к Левицкому и Боровиковскому. Кажется, это называлось «ретро-стиль». Ей нужно было как-то стилизовать свой облик под XVIII век, чтобы придирчивый Андрей Андреевич перестал говорить ей гадости.
И Анюта принялась за дело. Нужно было сотворить свой новый облик. Нет уж, не под Агашу (кажется, простую деревенскую девку), а под барышню, выпускницу Смольного института Нелидову, ставшую фавориткой самого безумного Павла I. (Андрей Андреевич, распекая Анюту, был не менее безумен, и она это интуитивно чувствовала.) Та, кажется, бросалась в Павла башмаками. Вот и она, Анюта, когда-нибудь бросит туфельку в физиономию Андрея Андреевича. Эта мысль ее совсем утешила и развеселила.
На искусствоведческом факультете, где Анюта время от времени появлялась, на нее стали оглядываться длинноногие студентки в нарядах из Парижа и Океании. Иногда она ловила и мужские взгляды, удивленные и почти восхищенные. Это выражение лица можно было определить фразой: «Во дает!»
