Остаток этого, как и два последующих дня, они провели во сне или в полудремном молчании. Последние сухарные крохи были съедены, ни грамма топлива для примусов, на которых можно было бы вскипятить чай, а точнее, просто растопить снег, не осталось. Их ослабевшие тела сокрушительно подтачивал голод и неотвратимо убивали гангрена и цинга. Последние таблетки опиума в какой-то степени уменьшали мучительное восприятие боли, но и они уже теряли свою власть над их разумом и психикой.
В течение почти шести суток Скотт не притрагивался к своему дневнику, но сегодня, понимая, что эта запись будет последней, все же достал его из сумки. Понимая, что не в состоянии излагать свои мысли, он отложил тетрадку и с трудом, на четвереньках выбрался из палатки.
«Последний „выход в свет“, чтобы хоть немного прийти в себя, и последняя запись в дневнике — вот то, что ты должен совершить в свой последний, предсмертный день, капитан Скотт», — сказал он себе, упираясь руками в санную поклажу и с огромным трудом приподнимаясь.
Метель постепенно утихала, и на горизонте вырисовывалось нечто похожее на полукруг расплавленного льдами солнца. При такой погоде уже вполне можно было бы сворачивать лагерь и продвигаться дальше на север, к базовому лагерю. Но ни один из них, заложников буйства этой полярной стихии, уже не способен был преодолеть даже полумили.
— Но ведь поздно же! — с отчаянием проговорил начальник экспедиции, обращаясь к холодному бесстрастному светилу и пытаясь потрясать слабеющими непослушными руками. — Да-да, теперь уже слишком поздно! А ведь мы так ждали тебя, — бормотал он, уже теряя сознание и не замечая, что выбравшийся вслед за ним лейтенант Бауэрс из последних сил пытается теперь затащить его назад, в палатку. — Слишком поздно…
Пришел он в себя уже в спальном мешке, в который лейтенант затолкал его с помощью доктора Уилсона, и с ощущением того, что Генри протирает его губы влажным, полурастопленным комком снега.
— Благодарю, лейтенант, — едва слышно проговорил он. — Вы и доктор Уилсон — истинные джентльмены. Просто я должен был вновь увидеть его, это полярное солнце, которое мы так долго мечтали увидеть.
— Вы увидели его, господин капитан. Мы все увидели это наше полярное солнце. Потому что получили право… увидеть его. А за такое право стоит жертвовать даже жизнью.
Опасаясь того, что может вновь потерять сознание, Скотт попросил лейтенанта подать ему дневник и помочь пододвинуться ближе к выходу.
«Четверг, 29 марта, — с трудом выводил он, чувствуя, что каждое слово лишает его силы, выводя на грань обморока. — С 21-го числа свирепствовал непрерывный шторм с WSW и SW. Двадцатого у нас было топлива на две чашки чая на каждого и сухой еды на два дня. Каждый день мы готовы были идти, — ведь до склада всего лишь 11 миль, но не было возможности выйти из палатки, слишком уж сильной была метель. Не думаю, чтобы теперь мы могли еще на что-то надеяться. Выдержим до конца, но мы, конечно, становимся все более слабыми, и конец уже недалек.
Жаль, но не думаю, чтобы я мог еще писать. Р. Скотт».
Все еще держа в руках дневник, капитан обессиленно откинулся на капюшон спального мешка и закрыл глаза. Решив, что начальник экспедиции уснул или потерял сознание, Генри потянулся к тетрадке, чтобы положить ее в сумку, но в последнее мгновение Скотт неожиданно очнулся, попросил приподнять его голову и дрожащей рукой дописал: «Ради Бога, не оставляйте наших близких!»
[64]
В ту же минуту в стенку палатки вновь ударил порыв ветра, усиленный зарядом снега. Присмиревшая было вьюга разгоралась теперь с новой силой — вот что он осознал, проваливаясь в блаженное забытье и набожно веря, что наконец-то Господь отворяет перед ним ворота своего райского сада.
Сколько времени он пробыл в этом состоянии, капитан так и не узнал. Зато ясно уловил, что к действительности его возвращает не глас Господний, а приглушенные слова лейтенанта, который сообщал, что прошлой ночью доктор Уилсон умер. Капитан открыл глаза, силясь что-то сказать, но так и не смог. Единственное, что он явственно осознал, что лейтенант тоже умирает. Впрочем, на сей раз обморочный сон Скотта продолжался недолго:
— Когда-то вы сказали, сэр, что полярные ветры задумчиво и задушевно поют голосами своих снежных дюн, — едва слышно, явно слабеющим голосом проговорил Бауэрс, пытаясь одной рукой дотянуться до руки все еще живого капитана Скотта, а другой — до руки упокоившегося доктора Эдварда Уилсона. — Наконец-то я слышу эти голоса. Не пойму только, о чем они поют нам.
Роберт медленно, с большим трудом открыл глаза и попытался повернуть голову так, чтобы в последний раз увидеть лейтенанта. Закрывая их несколько минут назад, капитан был уверен, что Генри уснул таким же вечным полярным сном, каким ночью уснул доктор Уилсон.
— Теперь они уже не просто поют нам, лейтенант, — произнес капитан, медленно распахивая все еще спасительный спальный мешок, чтобы «уйти» вместе с последним из своих спутников, — теперь они нас отпевают. И как же божественно они отпевают нас… в этом величественнейшем, самой природой сотворенном ледяном храме!
Часть третья. Пленники вечности
Отношение к трагической экспедиции капитана Скотта красноречиво свидетельствует о том, что даже самые роковые неудачники порой могут рассчитывать на благодарность и снисходительное милосердие всего человечества.
Автор
1
…Аткинсон понимал, что спутники его устали, он и сам чувствовал адскую усталость, однако здесь, у «Однотонного» лагеря, он мог позволить отряду поисковиков лишь небольшой отдых. Полярники шли сюда двумя группами. Первой, с основным запасом провианта и топлива, а также с палатками и инструментом, шла группа флотского лейтенанта и главного гидролога экспедиции Генри Ренника. Двое саней группы тащили индийские мулы, и это облегчало жизнь всему отряду.
Что же касается самого Аткинсона, то вместе с Черри-Гаррардом и каюром Дмитрием он шел по следу «группы мулов» налегке, на собачьей упряжке, причем во время всего похода держался на полмили позади. Лейтенант умышленно выдерживал эту дистанцию, чтобы время от времени сворачивать со следа и осматривать окрестности: вдруг какие-то признаки стоянки или тела полярников обнаружатся за ближайшей скалой, в распадке или между снежными дюнами!
— Даже трудно предположить, где мы сможем обнаружить теперь лагерь капитана, сэр, — подошел к Аткинсону командир авангардной группы лейтенант Ренник, когда тот в очередной раз осматривал в подзорную трубу видневшееся впереди плато. — Признаться, я рассчитывал найти его здесь, у «Однотонного» склада.
— Напрасно, лейтенант. Очевидно, они потому и погибли, что не дотянули до этого провиантского рая. Здесь бы они отдохнули, подкормились, подлечили раны… Если их где-то и следует искать, то вон там, — указал трубой в сторону освещенного солнцем хребта, с которого начиналось огромное материковое плато.
