Сани действительно стали значительно легче, но на душе у Скотта легче от этого не стало. Уже сутки спустя, плутая между застругами, он усомнился, что сумеет довести своих людей до полюса в те сроки, которые установил сам для себя. А еще через сутки стал сомневаться в том, что они вообще способны достичь этой цели. Он теперь все чаще вспоминал о собачьей упряжке, которую слишком рано отправил с лейтенантом Сесилом Мирзом на базу. И все чаще задавался вопросом: «Неужели Амундсен доедет на своих собачках до самого полюса?! А если все-таки доедет на них, то хотелось бы знать, как ему это удастся? И почему все так неудачно складывается с собачьими упряжками в моей экспедиции?»
Скотт боялся признаться себе, что с каждым днем впадает во все большее смятение, но как только возникала мысль о возврате, вспоминал о своем предшественнике Шеклтоне, которому так и не хватило духа дойти до полюса. Хотя, несомненно, мог бы. В любом случае капитану ни за что не хотелось повторять его горький опыт, спасаясь бегством за какую-то сотню миль от великой цели.
«Заструги выглядят все более запутанными и пролегают с юга на восток, — нервно жаловался он в дневнике на непредсказуемость антарктической погоды. — Очень трудно выдерживать курс при нестойком свете, исходящем от быстролетящих туч. Тучи эти приходят неизвестно откуда, собираются и расходятся без видимой причины. Поверхность как будто бы становится мягче. Метеорологические условия, наверное, свидетельствуют об основании района изменчивых легких ветров, и эти условия будут ухудшаться в меру того, как мы продвигаемся наверх».
«До полюса приблизительно семьдесят четыре мили. Выдержим ли мы еще семь дней? Предельно истощаемся. Никто из нас никогда не терпел подобной каторги. Тучи целый день блуждают туда-сюда, непрерывно изменяя свою форму. Все время снег шел сухими кристаллами; сначала был легенький южный ветер, но быстро замер. Вечером солнце яркое и горячее, и почти не верится, что может быть мороз. Снег как будто бы становится мягче, по мере того, как мы продвигаемся; заструги, хотя порой и высокие и снизу подточены, не очень твердые — нет корки, и вчера только раз поверхность проломилась под ногами, как бывало на барьере. Постоянного ветра здесь абсолютно не бывает. У нас все еще есть шансы на успех, мы справимся с работой; но сейчас мы переживаем ужасные дни.
…В ночном лагере сегодня всем было холодно, и мы решили, что ударил сильный мороз; но, к нашему удивлению, температура была выше, чем вчера, при которой мы грелись на солнце. Абсолютно непонятно, почему мы так замерзли; может, от чрезвычайной усталости, а еще, как мне кажется, от излишней влажности воздуха».
— До полюса осталось менее сорока миль, сэр! — доложил Бауэрс, когда воскресным вечером они разбили лагерь посреди какой-то низины. — Всего сорок миль!
— Все еще сорок, — сдержанно поправил его Скотт, — которые еще следует пройти. Впрочем, если и не дойдем, то окажемся ближе к полюсу, чем кто бы то ни было до нас.
Прошлым утром все полярники ощутили холод в ногах. Капитан понял, что это вызвано было состоянием их обуви, поэтому, переобувшись в спальные сапоги, старательно втирал теперь в кожу походных сапог тюленевый жир. Все остальные путешественники последовали его примеру и уже на следующее утро ощутили, что холод и влага из обуви почти исчезли. Тем не менее идти было очень трудно: температура понизилась до минус тридцати двух градусов, поверхность оказалась отвратительной, а люди чувствовали себя предельно уставшими.
Поняв, что силы на исходе, Скотт приказал заложить на месте обеденной стоянки еще один мини-склад, в котором Бауэрс оставил четырехдневный запас продовольствия и две сумки: одну — с инструментами, другую — со всякой мелочью.
Даже в своем журнале капитан записал, что это был последний из складов, который они заложили по пути к полюсу. Каковым же было удивление всех, и, прежде всего, каптенармуса экспедиции Бауэрса, когда через сутки, за два дневных перехода до полюса, капитан приказал заложить еще один склад с провиантом на девять суток.
— Зачем это, сэр? — удивленно спросил его лейтенант, но уже после того, как приказ был выполнен, и трое их спутников завершали сооружение высокого основательного гурия. — Полюс ведь уже рядом.
— Вы могли бы заметить, Бауэрс, что в каждом складе я на всякий случай оставлял небольшие письменные отчеты с указанием наших имен и физического состояния.
— Заметил, естественно.
— Это на тот случай, если нам не удастся вернуться на базу, и наши тела останутся посреди Антарктиды. Я не хочу, чтобы вокруг покорения Южного полюса разгорались такие же страсти, как и вокруг покорения Северного. Эти склады и эти записки должны будут убедить любого, кто захочет по этому поводу подискутировать.
— Предусмотрительно, — признал лейтенант. — Правда, я уверен, что подобные аргументы окажутся излишними, тем не менее…
— Понимаете, лейтенант, со мной происходит какая-то странная метаморфоза: чем ближе мы подходим к полюсу, тем больше у меня проявляется сомнение — дойдем ли мы туда, а если дойдем, то окажемся ли первыми?
«Странно представить себе, что два больших перехода должны привести нас к полюсу, — доверялся в тот вечер своему дневнику капитан Скотт. — Сегодня заложили в склад провизии на девять дней, и единственная грозящая нам неприятность заключается только в одном — если нас опередил норвежский флаг… Самая низкая температура в эту ночь — минус тридцать четыре. До полюса только двадцать семь миль. Теперь уже должны дойти…»
Ночью капитану снилась утопающая в зелени вилла генерал-губернатора Южной Африки, и… Кетлин, которая, стоя на пригорке, посреди цветов, с грустью всматривалась куда-то в поднебесную даль. Еще до того, как проснуться, капитан вспомнил, что однажды, в самом начале экспедиции, ему уже снились эти зеленые холмы Претории, на одном из которых встречала его божественно красивая женщина с распутившимися из-под ослепительно-белой шляпки волосами. Вот только, поднимаясь на этот холм, Роберт явственно ощущал, как ноги его свинцово уходят в землю под какой-то наваливавшейся на него тяжестью. И столь же явственно осознавал при этом, что до заветной вершины, до её прекрасной хранительницы, добраться он так никогда и не сможет, ибо не суждено…
И все было бы ничего, если бы дуновением ветра на лицо Кетлин не набросило спадающую со шляпки черную вуаль.
Проснувшись под впечатлением от этого сна, Скотт вышел из палатки и обратил внимание на Уилсона, курившего трубку на задке саней. Впервые за множество прошедших дней — курившего!
— Вам тоже не спится, сэр? — спросил доктор, увидев перед собой капитана.
— Сон какой-то странный приснился… — проворчал Скотт, хотя никогда раньше снами своими с полярниками не делился.
— Именно сон и заставил меня сначала проснуться, а затем выйти сюда и закурить. Жена приснилась. Впервые за всю экспедицию. Стоит на холме, зовет меня… Фигуру ее угадываю, голос признаю, а лицо… Лицо почему-то закрыто густой черной вуалью. И последние слова ее до сих пор в ушах звенят: «Не ходи туда, Эдвард! Хватит уже, вернись!»
