«Может, и в самом деле все твои неудачи начались тогда, когда чиновники из Адмиралтейства предали твое судно „Дискавери“, решив пустить его с молотка? Вспомни, — сказал себе Скотт, — в какое отчаяние пришел тогда „отец“ экспедиции на „Дискавери“ президент Королевского географического общества Клементс Маркхем, даже избравший это решение адмиралтейцев поводом для демонстративного ухода в отставку».
Предпринимая сей демарш, семидесятипятилетний, но все еще крепкий и деятельный Маркхем властно заявил Роберту:
«Не нравится мне все это, капитан Скотт! Решительно не нравится! Мы с вами многое сделали и для того, чтобы это судно стало национальной гордостью Британии, и для того, чтобы оно было передано в ведение Адмиралтейства, где оно, все еще вполне пригодное для полярных плаваний, могло бы послужить последующим экспедициям».
«Вы правы, сэр: „Дискавери“ прекрасно зарекомендовало себя в антарктических льдах, — поддержал его Скотт. — Судов такой „полярной отделки“ в мире не так уж много. Еще меньше среди них судов, которые уже прошли испытания столь длительными плаваниями и дрейфами во льдах».
«Не скрою, я рассчитывал, что оно еще раз послужит вам во время экспедиции к Ледовому материку, о которой, насколько мне известно, вы уже деятельно помышляете».
«Я серьезно готовлюсь к такой экспедиции, сэр, — коротко признал Скотт. — На сей раз — с рейдом к Южному полюсу, о котором мы с вами мечтали еще во время подготовки к экспедиции „Дискавери“».
Беседа происходила в кабинете президента Королевского географического общества, который Клементс Маркхем уже завтра намеревался оставить навсегда. И капитан Скотт понимал, судьба ставит его перед двойной потерей.
С одной стороны, он крайне сожалел, что каким-то образом причастен к уходу своего старого друга и соратника в отставку, поскольку так и не смог отстоять неприкосновенность верного ему судна. А с другой — он понимал, какой мощной поддержки, какого влиятельного патроната лишается сразу же, как только Маркхем окажется не удел. Поскольку вряд ли найдется еще один столь влиятельный человек, который бы так деятельно и беззаветно помогал ему на пути к славе покорителя Южного полюса.
— Мы, то есть я и мои коллеги, — угрюмо проговорил президент, закуривая очередную сигару, — были уверены, что передача «Дискавери» Адмиралтейству станет залогом того, что судно будет использовано исключительно в научных целях. Скажу больше: я даже вел переговоры о том, чтобы после второй вашей экспедиции, которая, верю, обязательно состоится, судно было поставлено на вечный якорь и превращено в Арктический музей. Конечно же, вашего имени.
— Ну, об этом говорить рановато, сэр — стушевался тогда Роберт. — Да и неуместно. Капитан Скотт — не та величина, которая способна…
— Ваша джентльменская скромность, конечно, похвальна, Скотт, — прервал его лепетание патриарх британских географов, — но в данном случае совершенно неуместна. Мы ведь с вами прекрасно понимаем, что вскоре многое чего в Европе и в остальном мире будет называться вашим именем, Скотт. Уверен, что ваши потомки вспомнят мои слова. Даже заносчивый, снобистский Кембридж, и тот почтет за честь увековечить вас в своих стенах
[38]
.
— Признаюсь, что идея с превращением судна в Арктический музей мне нравится. Возможно, тогда нашим последователям не придется нищенски выпрашивать деньги у сотен нещедрых благодетелей. И промышленники, и министры, сенаторы поймут, какую науку и какую великую историю человеческих открытий творят в Антарктике подданные Его Величества.
Впрочем, сейчас капитан вспоминал об этом разговоре не только потому, что Маркхем известил его об окончательном требовании руководства Адмиралтейства: «Немедленно продать „Дискавери“, во имя возмещения тех больших долгов, которые порождены экспедицией капитана Скотта!» Президент географического общества сказал тогда слова, на которые Скотт поначалу не обратил особого внимания, хотя как моряк капитан должен был бы, и которые теперь кажутся ему пророческими, причем зловеще пророческими.
— С судами так не поступают, капитан Скотт! Они становятся частью нашей — исследователей и путешественников — судьбы, частью нашей жизни; нашими спутниками и друзьями. Продавать такое судно, как «Дискавери», которое выжило благодаря вам и на котором вы выжили только благодаря ему, — все равно, что предавать своего изможденного спутника посреди ледовой пустыни. Любой старый моряк скажет вам, что у судна есть своя душа и своя воля. Такого предательства, нам, людям, его владельцам, оно не прощает. И, скорее всего, не простит.
— Но ведь мы-то с вами его не предали, — с надеждой и покаянием напомнил президенту капитан Скотт. — Мы делали все, что могли.
— Сомневаюсь, что все, что могли, — проворчал Маркхем, явно имея в виду то, что Скотт так и не решился пробиться на аудиенцию к королю, чтобы уговорить его вступиться за судно. Причем он готов был идти к монарху вместе с капитаном. — Но даже если так, если предположить, что все, что могли… Для нас это будет слабым утешением. И дай-то бог, чтобы судно, на борту которого вы пойдете в следующую экспедицию, служило вам так же надежно и преданно, как и «Дискавери».
Скотт нервно поворочался в своем спальном мешке, пытаясь вырваться из плена, «из полыньи», как говорила в таких случаях Кетлин, воспоминаний. «Вот именно: „из полыньи“, тут уж лучше и не выразишься», — едва слышно простонал Роберт. Может быть, и в самом деле, преданное ими судно мстит ему?
Скотт никогда не принадлежал к людям, подверженным мнительности и мистике. Но кто знает? Разве весь этот «мертвый континент мертвых», на котором с трудом верится, что ты все еще на планете Земля, а не на какой-либо другой, не предстает перед ними сплошным порождением мистики? Вдруг этот континент и в самом деле является «планетой мертвых», в глубинах которой покоятся души ушедших?
Уже в который раз капитан вспомнил рассказ конюха Антона Омельченко о том, как во время выгула лошадей прямо перед ним, буквально растопив прибрежный лед, поднялся «солнечный диск». Когда он завис над льдиной на уровне груди полярника, тот видел освещенные изнутри квадратные иллюминаторы. Скотт, как и большинство полярных странников, попросту не поверил ему.
Единственным, кто по-настоящему заинтересовался его повествованием, стал тогда доктор Уилсон. Как истинный естествоиспытатель, он вновь и вновь заставлял русского пересказывать эту историю с самыми мельчайшими подробностями. И даже дважды ходил с конюхом к тому месту, напротив которого ему явился этот загадочный диск, известный ученым еще со времен Александра Македонского, войскам которого он тоже не раз являлся.
«Так, может, мы действительно не одни на этой планете? — размышлял Скотт. — Может, Земля действительно полая, как утверждают некоторые чудаки от науки, и в глубинах ее обитают сказочные пока что великаны и гномы, а последние атланты ушли в глубины Антарктиды и Канадского Севера?»
