Все полярные странники склонились над картой Ледового материка. Даже начальник экспедиции подошел, чтобы взглянуть на нее хотя бы через плечо Бауэрса, но тот вежливо уступил ему свое место.
— И когда же он планирует выступить? — встревоженно спросил Скотт. Маршрут и в самом деле впечатлял. Бауэрс видел, как загорелись глаза капитана.
— А что, если не удалось первыми достигнуть полюса, — неуверенно озвучивал он мысли капитана, — то почему бы не оказаться первопроходцем в «трансантарктическом переходе», как назвал его сам Фильхнер?
[44]
К слову, в это же время в Антарктиду собирались француз Жан-Батист Шарко и какой-то японский путешественник.
— Наверное, речь шла о Нобу Сирасэ, — предположил Уилсон.
— Вы с ним знакомы? — удивленно спросил Бауэрс.
— Не имею чести. Просто знаю, что известие о его планах разбередило душу австралийца Дугласа Моусона, который готовил свою очередную экспедицию совместно с Шеклтоном.
— Я спросил вас, лейтенант, когда Фильхнер намерен был высадиться в Антарктиде, — нетерпеливо повторил Скотт, понимая, что тот почему-то уходит от прямого ответа.
— Видите ли, сэр, не исключено, что он уже работает в Антарктиде.
— Почему вы так решили, Бауэрс? — больше обычного помрачнел Скотт.
— Предполагалось, что в ушедшем году он высадится с исследовательского судна «Дойчланд» на берег моря Уэдделла и возглавит Вторую германскую южно-полярную экспедицию.
— Судя по названию, размах ей придается имперский, — заметил капитан. — И финансирует экспедицию правительство.
— В духе «возрождения великой германской империи», как твердят их пропагандисты. Не думаю, чтобы нашлось что-либо такое, что помешало бы нашему полярному германцу осуществить этот замысел.
— Это верно: в подобных предприятиях германцы настойчивы, как никто иной, — поддержал лейтенанта доселе отмалчивавшийся Эванс.
— В публикации, которую я видел, — продолжал Бауэрс, — утверждалось, что у Фильхнера уже было достаточно средств для организации этой экспедиции.
— С удовольствием присоединился бы к нему, если бы появилась такая возможность, — мечтательно вздохнул унтер-офицер.
— Помолитесь, Эванс, чтобы у вас появилась возможность добраться до спасительного базового лагеря экспедиции Скотта, — язвительно осадил его ротмистр.
— А кто в этом способен усомниться? Конечно же доберемся.
— У нас, в драгунском полку, таких мечтателей, как вы, терпеть не могли, — воинственно осклабился Отс.
9
Скотт понимал, что его люди раздражены, поэтому молча и до конца выслушал их словесные экзальтации и только тогда хриплым голосом шкипера прокричал: «Снимаемся с якоря, джентльмены!». А затем еще более громко и нахраписто, словно отдавал команду штурвальному, штурману и прочим корабельным чинам, уточнил: «Курс — юг, юго-восток! Всем стоять по местам! Штурман, следить за курсом!»
— Опять «юг, юго-восток»? Какого дьявола мы там забыли? — едва слышно пробормотал унтер-офицер, никогда раньше не задумывавшийся над маршрутом, устанавливаемым начальником экспедиции. Однако, встретившись с суровым, вопросительным взглядом капитана, молча подчинился, занимая свое место в санной упряжке.
Капитан уже не раз замечал, как переход к морской терминологии и корабельным командам почти мгновенно дисциплинировал и базовую команду экспедиции, и ее полярную группу. Чем это вызвано, он не знал, но мог предположить, что, очевидно, каждый англичан в душе остается моряком, то есть срабатывает веление предков.
Пройдя более шести трудных миль по вязкому снегу и при температуре минус тридцать, они устроили себе второй завтрак, а заодно определились с местонахождением. Расчеты указывали на то, что теперь их стоянка находится в трех четвертях мили от полюса.
— Самое время соорудить прощальный гурий, — молвил Отс, отличавшийся сегодня несвойственными ему молчанием и замкнутостью. — Как считаете, капитан?
— «Прощальный гурий»? — бодро отреагировал Скотт. — А что, абсолютно точное определение.
Покончив с трапезой, капитан тут же принялся нарезать лопаткой плиты спрессованного снега, чтобы оставить после себя еще одну «метку бытия». Остальные полярники один за другим присоединялись к нему. Работать на тридцатиградусном морозе было, как всегда, трудно, однако на сей раз полярные странники явно увлеклись: гурий получился высоким, массивным, но только… слишком уж похожим на надгробный памятник.
Уловив это, Скотт, который первым решил осмотреть творение рук своих со стороны, подумал, что именно к такой форме самовыражения и стремился каждый из этих людей — предельно уставших, разочарованных, сломленных поражением.
«Если нам суждено погибнуть в этом „ледовом безумии“, — подумалось капитану, — то первый излом нашей судьбы, несомненно, определился еще таким, у палатки Амундсена. Возможно, когда-нибудь исследователи будут справедливо утверждать, что наш путь к гибели начинался именно там, где у норвежцев завершался путь к величию и славе».
Они водрузили флаг на вершине гурия, сфотографировали его, а затем сами сфотографировались под этим священным полотнищем империи. Когда же группа двинулась дальше на юг, Скотт извлек этот флаг из снежной тумбы, старательно свернул и спрятал в вещмешок.
— Понятно, именно это полотнище вы и намерены вручить королеве Александре, — с романтическим огнем в глазах молвил Бауэрс.
— Если будет на то воля Господа.
— Обязательно будет, коль уж была воля королевы.
Пройдя еще с полмили на юг, полярные странники обнаружили еще один врытый в снег полоз от саней. Радость, вызванная этим неожиданным открытием, могла бы показаться странной только тому, кто никогда не познавал на себе, что такое сотни квадратных миль снежной пустыни, когда даже столь скромная «метка бытия» предстает весточкой из иного, живого и животворящего мира. А ведь всем казалось, что после прощания с палаткой Амундсена их взору уже не может открыться ничего такого, что бы свидетельствовало о пребывании на этой «мертвой планете» кого-либо, кроме них.
Но самое удивительное, что к полозу оказался прикрепленным сверток ткани, в котором была еще одна записка Амундсена. Норвежец вежливо уведомлял капитана Скотта и его спутников о том, что в двух милях от полюса находится их палатка. Хотя теперь, после возвращения из лагеря соперников, эта записка никакого значения уже не имела, капитан Скотт сказал:
